посылали на партийную, советскую и комсомольскую работу. Годы учебы в совпартшколе пролетели незаметно. Маташ уже готовился начать работу в райкоме комсомола, куда при распределении должен был получить назначение. Но тут из Москвы в обком комсомола пришла путевка в Высшее техническое училище имени Баумана. Судили-рядили, кого послать. Надо было подыскать такого парня, который бы достойно представлял комсомол республики в таком известном на всю страну московском вузе. Выбор пал на Маташа Мазаева.

Друзья завидовали ему. Через каких-нибудь пять лет их земляк станет инженером. Как Саидбей Арсанов. Как тот молодой парень, что руководил работами на нефтепромыслах. Маташ будет жить в Москве, ходить в театры, музеи.

Мазаев не поддавался этому настроению: в Москву он едет не ради театров и музеев, а на серьезную учебу. Ему еще предстоит закончить рабфак, подготовиться к вступительным экзаменам в училище.

В доме суматоха: собирают в дорогу сына. Маташ впервые выезжает так далеко от дома. Дальше Грозного еще не доводилось бывать. Мать нет-нет да и смахнет непрошеную слезу.

— Не печалься, мать, — сказал ей отец. — Таков закон жизни: орленок, научившись летать, покидает гнездо, а подросший сын — отчий дом.

Маташ предчувствовал, что уезжает надолго, а быть может, навсегда. Ему хотелось оставить здесь какую-нибудь память о себе. Он сходил в лесопитомник, выбрал там три маленькие акации. «Посажу на улице, под окнами своего дома», — решил он. Посадив деревца, он попросил сестер Аминат и Есимат присматривать за ними.

Вначале Москва ошеломила Маташа своей огромностью, многолюдностью, стремительным ритмом. Все куда-то торопились, на ходу обменивались приветствиями и репликами. Как все это было не похоже ни на Грозный, ни тем более на Серноводскую! Маташ затосковал по родным, по ребятам, по милым местам: зеленым берегам Сунжи, застывшим вдали причудливым очертаниям гор — по всему тому, к чему прикипело сердце еще в пору детства. Юноша старался подавить в себе эти чувства, казавшиеся ему недостойными настоящего мужчины.

К счастью, и тосковать-то было некогда. Днем лекции, групповые, или, как тогда называли, бригадные, занятия, а вечером надо перечитать уйму книг и учебников, которые рекомендовали преподаватели. Маташ помнил наказ земляков-комсомольцев и старался учиться как следует.

Но не только занятость учебой отвлекала Маташа от воспоминаний о Серноводской, от переживаний и тоски по ушедшему. Гораздо сильнее действовала на него та особая атмосфера братства, что сложилась в студенческом коллективе. В общежитии поселились ребята со всех республик страны: грузины, армяне, башкиры, марийцы, узбеки, киргизы.

— В нашем общежитии, — шутили студенты, — географию Советского Союза можно изучить без учебника. Послушай внимательно рассказы ребят — и смело иди сдавать экзамены.

Соседнюю с мазаевской койку занимал веселый, никогда не унывающий паренек из Татарии — Мустафа Каиров. Маленький, юркий, он везде успевал и все знал. Маташу порой казалось, что Мустафа до отказа набит невероятными и весьма забавными историями.

Не проходило дня, чтобы он не рассказал Мазаеву три-четыре истории о злых, прижимистых кулаках и добрых, умных бедняках, о богатых невестах, безнадежно влюблявшихся в гордых и неподкупных бедняков и батраков. В его историях добро всегда торжествовало над злом, правда — над ложью, честность и справедливость — над корыстью и лихоимством.

Мустафа никогда не повторялся, и Маташу порой казалось, что вот-вот иссякнет запас этих историй, к которым он так привык. Однако запас не иссякал, а рассказы Мустафы становились все интереснее и значительнее. И тогда Маташ понял, что Мустафа не вычитал эти истории в книгах, не услышал от других людей — он их создает сам, когда возникает в этом необходимость. Они рождаются у него сами собой, как песни у птиц.

С другой стороны стояла койка Мухтара Султанбекова. Рослый, степенный казах отличался сдержанностью и основательностью суждений. Он не спешил, как Мустафа, высказать свое мнение, но зато все, что говорил, было веским и всегда к месту. Мухтар был старше Мустафы и пережил больше, чем он и Маташ. Несколько раз подручные бая, которому комсомолец объявил войну, стреляли в него — на теле Мухтара Маташ сам видел следы пулевых ранений. Однажды бандиты живым закопали комсомольца в землю. К счастью, к месту страшной расправы над комсомольцем подоспел отряд красноармейцев и разгромил банду. Красные бойцы, уже в который раз, спасли бесстрашного Мухтара, едва живого откопали его.

В восемнадцать лет батрак впервые познал азбуку в школе ликбеза. Научившись азам грамоты, Мухтар не расставался с книгами и учебниками. В двадцать три года он стал студентом известного на всю страну технического вуза, слушал лекции лучших профессоров, занимался в аудиториях, из которых вышли нынешние светила науки и техники.

Впрочем, у большинства студентов, приехавших сюда по комсомольским путевкам, биографии были во многом схожие. Как-то сама собой сложилась студенческая коммуна, веселая, дружная. Ребята не только занимались вместе и охотно помогали друг другу, но и сообща готовили себе еду, делились всем тем, чем располагали, вплоть до сорочек. Темно-синий бешмет Мазаева, который ему справили перед отъездом в Москву, побывал на плечах у каждого. А уж если кому-нибудь вздумалось сфотографироваться, непременно надевал этот бешмет с газырями, а фотографию посылал родным и невесте.

Еще в совпартшколе Маташ Мазаев начал готовиться к вступлению в партию. Но тогда это было отдаленной мечтой, а теперь стало близкой реальностью: секретарь курсовой партийной ячейки говорил с ним об этом, обещал написать рекомендацию, остальные рекомендации пришлют серноводские коммунисты, которые знают Маташа давно. Так что с этой стороны все было в порядке. Мазаева тревожило другое: готов ли он, комсомолец, к такому решающему в жизни шагу? Созрел ли он для этого? Сможет ли встать вровень с теми, кто вместе с великим Лениным готовил и совершал революцию, кто самоотверженно дрался на баррикадах, кто шел на каторгу и в ссылки? Как Николай Бауман, имя которого носят лучший в мире вуз и район столицы, кто на каждом шагу рисковал жизнью? Сумеет ли он повторить то, что сделали они для трудового народа, во имя его свободы и счастья? Хватит ли у него для этого силы воли, твердости характера, запаса мужества?

Так Маташ всматривался в себя с пристрастием и взыскательностью. К себе он всегда был строгим судьей, а теперь — в особенности. Он прекрасно понимал, что многое из того, о чем он вспоминал, повториться не может, и, конечно, не жалел об этом.

«Время необратимо, — рассуждал он. — Условия теперь иные. Но коммунист всегда остается коммунистом, частицей великой партии, ее верным бойцом». Конечно, сейчас нет необходимости под обстрелом подниматься на баррикаду. Но новое время выдвигает и новые задачи, требующие от коммуниста не меньшей, чем в те