14

За секунду перед пробуждением Жохову приснился двухэтажный белый дом на берегу неширокой реки, серой даже под ослепительно синим небом cередины лета. За ней, насколько хватало глаз, лесистой громадой вставала дикая гора с каменистыми осыпями ущелий и выступающими на вершине мрачными черными гольцами. Ни один листок не шевелился на болезненно изогнутых карликовых березках у подножия, кругом царила мертвая тишина. Что-то потустороннее было в этом пейзаже, что-то такое, от чего невозможно становилось дышать, словно землю от неба отделяла пустота, которая лишь прикидывалась неподвижным в своей прозрачности воздухом.

Внутри сна время текло по-другому, там Жохов мучительно долго не мог понять, где видел он этот безотрадный ланшафт, но, проснувшись, сразу понял, что гора – всего лишь Богдо-ул, река – Тола, а длинный белый дом под зеленой крышей – бывший загородный дворец Богдо-хана в Улан-Баторе. После смерти первого и последнего монарха независимой Халхи в нем открыли музей, Жохова водила туда знакомая монголка из министерства геологии. Она рассказывала, что Богдо-хан с детства покровительствовал животным, со временем при дворце образовался целый зверинец. Когда его обитатели умирали, из них делали чучела и ставили в дворцовых покоях как напоминание о том, в каких разнообразных обличьях все мы, перерождаясь, проходим свой земной путь. Это был наглядный урок смирения, терпимости и милосердия, выражаемых одним словом – «ахимса», что значит «щади все живое».

Чучела до сих пор стояли в музейной экспозиции, но при осмотре обнаружилось, что сто лет назад все эти набитые опилками звери и птицы с помутневшими бусинами вместо глаз оптом были закуплены у одной таксидермической фирмы в Гамбурге и принадлежат не монгольской, а южноамериканской фауне. Заточенные в стеклянных коробках обезьяны, броненосцы, лемуры, полинявшие туканы и попугаи, облезлый ягуар, театрально терзающий несчастного детеныша антилопы, соседствовали с изображениями будд и бодисатв, как побитые молью тетерева и зайцы в районном краеведческом музее – с макетами гидростанций и угольных шахт. Трупы настоящих любимцев Богдо-хана давно сожрали собаки.

Жохов лежал на диване в куртке и в ботинках, скрючившись под стеганым одеялом с лезущей из дыр ватой. Почему-то последнее время ему часто снилась Монголия.

Солнце сквозь щели в ставнях проникало в комнату. Ночью, видимо, отключили электричество, спираль обогревателя из красной стала черной. Пар шел изо рта, но в горле и носоглотке все было спокойно. Тибетская медицина помогла.

Над ним возвышался торшер на журавлиной ноге, с колпаком гнусно-розового цвета, который мать считала единственно способным создать интимное освещение.

Того же цвета была ее парадная комбинация с кружевами на подоле. Комнату наполняла мебель, модная четверть века назад. Ровесниками магнитофона «Яуза» были низкие кресла в сшитых из простыней чехлах, сервант с посудой, раздвижной стол без скатерти, в те годы считавшейся признаком мещанства, шторы с узором из сломанных палочек и щербатых треугольников в духе разгромленного Хрущевым абстракционизма. К той же компании принадлежали настенные бра с выключателями на шнурках и люстра с пластмассовыми, под хрусталь, подвесками. Лишь платяной шкаф из мореной фанеры наверняка родился при Сталине. Еще старше были две бронзовые иконки за стеклом серванта и деревянное прясло в углу. Телевизор отсутствовал.

Книжные полки однообразно лиловели корешками журнала «Новый мир» за многие годы. Марик тоже раньше выписывал этот журнал. У них с Геной водился и Солженицын в водянистых машинописных копиях, но Жохов больше интересовался «Дхаммападой» или «Тибетской книгой мертвых». Последняя учила тому, как после смерти различить Ясный Свет среди множества обманных огней, гораздо более красивых и ярких, слиться с ним и выйти из бесконечной череды низких перерождений. Так выходят из комнаты, бросив напоследок тем, кто в ней остался: «Я в ваши игры не играю!» О таких минутах люди мечтают всю жизнь. В тридцать с небольшим эта наука для умирающих почему-то казалась жизненно необходимой. В перестройку, правда, он стал почитывать газеты, но и тогда вечно путал по номерам пятый пункт в паспорте, который хотел отменить Марик, с шестым параграфом конституции, против которого боролся Гена. Однажды тот сманил его на митинг в Лужниках, они там держали плакат «Меняем чешский круглый стол на отечественное бюро». Смысл этого призыва забылся напрочь.

Он слез с дивана и прошелся по комнате, разглядывая фотографии на стенах. Среди портретов и групповых снимков попадались фасады с мозаикой, античные порталы со статуями героев труда, ротонды, курортные балюстрады. «Кооператив Союза архитекторов», – вспомнил Жохов.

В углу, на трехногом столике, заполняя почти всю его поверхность, белел выставочный макет помпезного здания в псевдоклассическом стиле. К столешнице привинчена металлическая табличка с гравировкой: «Дворец культуры машиностроительного завода им. В.И.Ленина. Пермь. 1962 г. Арх. А.С.Богдановский». Это, видимо, был хозяин дачи и голоса на магнитофонной пленке.

Хотелось есть. Жохов перешел в кухню и пошарил по шкафчикам. Запасы крупы, гороха и вермишели, пересыпанные черными точками мышиных экскрементов, лавровый лист, соль и перец в литровых банках хранились тут, похоже, с брежневских времен. В одной из банок нашлось клубничное варенье, промерзшее и засахаренное до такой степени, что оловянная ложка согнулась при попытке его оттуда извлечь. Рядом лежала жестяная коробка, полная заплесневелых сухарей. Некоторые почему-то позеленели только с одного конца. Отбив попорченные края, Жохов сунул несколько штук в карман куртки, продезинфицированный табачной трухой, один положил в рот и с наслаждением начал отсасывать из него быстро горячеющую хлебную жижу. В процессе на глаза попался вбитый в косяк гвоздь с висевшей на нем связкой ключей. Наименее ржавый подошел к замку наружной двери. Замок был слегка покалечен, но работал.

Хозяева не заслуживали того, чтобы в благодарность за ночлег устроить им пожар в пустом доме. Жохов выдернул из тройника вилку обогревателя, но магнитофон оставил включенным, как было. За кухонным окном улица пустынно расстилалась в обе стороны. Убедившись, что вокруг никого нет, он запер дверь, спрятал ключи под резиновый коврик на крыльце, пересек участок, толкнул калитку и остолбенел. Вдоль соседнего забора прямо на него шла Катя.

– Ой! – изумилась она. – Вы, что ли, здесь живете?

– Так, наезжаю иногда, – нашелся Жохов.

– Я думала, вы живете в «Строителе». Что же вы мне сразу не сказали! Вы сын Александра Семеновича, да?.. Или он вам не отец?

Жохов улыбкой подчеркнул абсурдность этой идеи.

– Не дед же!

– Просто я вас тут ни разу не видела.

– Я позавчера только приехал. Поужинал в «Строителе», а утром снова укатил в Москву. Вернулся с последней электричкой. В Москве у меня бессонница, захотелось выспаться на свежем воздухе. Спал как в раю, – добавил он немного лирики. – Такая тишина кругом!

Катя признала, что да, здесь тихо. Иногда кто-нибудь приезжает на выходные, но на неделе во всем поселке практически никого нет.