Дон вместо ответа задумчиво присел и, покуда папа безуспешно принимал решение, как спасти ситуацию, навалил на тротуаре, прямо у ног Дуни, объёмистую кучу, примерно вполовину её здоровенного совка. На этом так и не состоявшаяся дружба закончилась навсегда.

— Это не Дон, а штопаный г…! — буркнула Дуня и, очень довольная изяществом своей шутки, гордо удалилась прочь, помахивая метлой.

В отличие от толстой Дуни, папе её шутка не понравилась, и вскоре, дабы не подвергать искушению других мастеров тонкого юмора, на семейном совете, на который Денис, кстати, приглашён не был, Дон превратился в Дана. А потом как-то незаметно в Даню. Правда, пёс продолжал радостно отзываться и на Дона, и на Дана, и на Даню, а, находясь в опале за какую-нибудь провинность или шалость, прекрасно понимал, к кому именно относится обращение: «Эх ты, г… штопаный!»

Ел Даня, в основном, овсяную кашу, иногда гороховый суп и страшно обожал окурки, притом непременно отечественного производства и желательно без фильтра. Но больше всего на свете Даня любил верёвки. Бумажные скрученные были для него настоящим деликатесом. Они, по всей видимости, изготавливались из вполне натурального, безвредного продукта и не доставляли никаких неудобств Даниному желудку. Неудобства возникали позже, во время прогулок. Как Даня ни тужился, присев с мечтательным видом где-нибудь у гаража или помойки, непременно выяснялось, что проглотить бумажный моток значительно проще, приятнее, а главное, намного быстрее, чем от него избавиться. Процесс требовал ускорения, и папа в результате длительных и интенсивных экспериментов отработал оптимальную технологию. Носком левого ботинка он наступал на торчащий конец верёвки, а пинком правого в то место, откуда этот конец вылезал, придавал ускорение задумчивому Даньке. Результат был всегда отменным. Правда, однажды утром Денис встретил погружённую в мучительные раздумья Дуню, та внимательно изучала что-то лежащее на панели и громко, в голос, даже не заметив Дениса, рассуждала сама с собой:

— Каких только придурков ни повидала я на своём веку, но чтобы говно на верёвку нанизывали…

Даня был очень недурён собой. Классический рыжий боксёр, крепкий, с широкой белой грудью, умными озорными глазами и вечно виляющим хвостом-обрубком. Он бы мог, как его медалист папаша, получать золото да серебро на многочисленных в то время собачьих выставках. Но, когда Даньке стукнул год, у него в моменты его собачьего волнения иногда портился прикус: два передних клыка, к великому сожалению папы, никак не хотели прятаться в рот и, сверкая белизной, торчали наружу. Если же Даня не волновался и был совершенно спокоен и невозмутим, его нижняя челюсть абсолютно синхронно стыковалась с верхней, рот закрывался, и никакого прикуса не было.

Однажды в воскресенье папа решил всё же испытать счастье и вытащил Даню на городскую собачью выставку.

Денис хорошо помнил, как счастливый папа с улыбающимся Данькой ходили по кругу, а в центре этого круга компетентное жюри оценивало достоинства и недостатки псов, а отчасти и их хозяев. Даня был абсолютно спокоен и невозмутим, и вскоре они уже гордо шли первыми, явно претендуя на золотую медаль. И вот, когда просмотр фактически был закончен и псы вместе с их хозяевами замерли в волнующем ожидании приговора, а усталое жюри собралось огласить свой вердикт, невозмутимый Даня тоже заволновался. Папа же, как всегда, забыл надеть свои толстенные очки и, вовремя не заметив конфуза, не успел прикрыть Данин рот специально прихваченной для этого газетой…

Двадцать седьмое место из тридцати стало малым утешением для папы! Даня же был совершенно спокоен. Его челюсти плотно сжались, никакого прикуса не было и в помине, а глаза выражали полный восторг от столь приятно проведённого воскресенья.

В завершение всего он умудрился вырваться из папиных рук и в знак благодарности крепко расцеловать в самые губы председателя оргкомитета выставки. Видимо, бесхитростный Даня решил, что именно двадцать седьмое и есть наиболее почётное место!

Данька любил без исключения всех и всех готов был целовать. Хотя папа покупал пса, в первую очередь, как верного друга Денису, но в глубине души надеялся, что Данька будет ещё и сторожем в доме. Этим надеждам не суждено было сбыться: единственное, чего могли опасаться потенциальные воры, это быть до смерти зацелованными любвеобильным Даниилом.

Денис же тяжело переживал Данин провал и, придя домой, горько заплакал. Он хорошо помнил, как папа, утешая его, тряс за плечи и говорил:

— Эй, Денис, ну ты чего? — Притом говорил он это почему-то голосом Асата.

— Эй, Денис! Ну ты чего, никак уснул? Во даёшь! — Это Асат одной рукой тряс Дениса за плечо, а другой застёгивал непослушную молнию на брюках. — Давай, давай! Просыпайся. Я тут, понимаешь, пока до кустов дошёл, раз десять чуть не вляпался. По всей видимости, эти кусты не только мне приглянулись… Вот и пришлось назад в обход идти.

Скрупулёзно изучив подошвы своих ботинок, Асат потащил Дениса по узкой тёмной улочке к светящимся огонькам домов. Минут через пятнадцать они оказались перед небольшим, с обшарпанными кирпичными стенами строением и, поднявшись на третий, последний этаж по полутёмной лесенке с выломанными кое-где перилами, нажали кнопку звонка единственной на площадке двери.

Дверь распахнулась, и, к великому удивлению Дениса, в ярко освещённой передней он увидел счастливо улыбающуюся Нину в элегантном вечернем платье, позади неё Танюшку с плюшевым зайцем в руках и нарядную Антонину Васильевну — маму Асата.

— Неужели с новосельем?! — наконец начал соображать, в чём дело, Денис. — Ну, ты, Асат, молодец, и навёл же конспирацию! Поздравляю от всей души! В первую очередь, конечно же, хозяйку. — И Денис вручил Нине цветы. — И всё же, Асат, почему ты сказал мне, что это только Нинин праздник, а ты ни при чём?

— Конечно же, ни при чём, — ответил Асат.

Он выглядел очень гордым и довольным.

— Я же на работе всё время пропадаю. С таким начальником забудешь и где твой дом находится, и как жена выглядит, и как дочку зовут. Так что сегодня Нинка у нас именинница. Вот и подарок тоже ей.

Из той самой картонной коробки Асат извлёк… круглые, в деревянном ободке настенные часы.

— Ладно! Этикет соблюдён, подарки вручены, теперь пойдём квартиру покажу. Её, конечно, ещё делать и делать надо! Вот обои завтра начнем клеить. Но это всё ерунда. Главное, из коммуналки, наконец, вырвались и от любезнейшего Аркадия избавились. — И Асат за руку повёл гостя за собой по тёмному с облупленной краской коридору.

Квартирка состояла из трёх небольших комнат, малюсенькой кухни, прихожей и совмещённого туалета с ванной. Особо добрых слов не заслуживала, но Денис, конечно же, не мог расстроить радужного настроения счастливого хозяина и выражал, как любил говорить Сашка, сдержанное восхищение.

— Послушай, Асат, а чего это у тебя все стены непонятными белыми пятнами пошли? Как будто здесь абстракционист порезвился? — поинтересовался Денис в завершение экскурсии.

— И никакой это не абстракционизм, а самый что ни на есть классический реализм. Не хуже, кстати, чем вчера у тебя в кабинете на ноутбуке видел. Уж не знаю, кто здесь до нас жил, но такие художества на стенках оставил, что, если бы я полдня кисточкой не поработал, боюсь, всех моих женщин пришлось бы валерьянкой отпаивать, — шёпотом, чтобы не услышала дочка, ответил Асат.