Рассуждая про себя подобным образом, девушка вышла в сад, где расторопные слуги уже готовили ковры для пиршества; смоковницы негромко шелестели листвой; переговаривались служанки, расставляя заполненные фруктами и сладостями блюда. Над глинобитной стеной торчали головы окрестных мальчишек, ждущих момента, когда слуги отвернутся, чтобы стянуть с блюда какую-нибудь сладость. Будь воля Иезекии, он бы сделал стену повыше, но закон строго запрещал эбореям возводить ее более, чем по грудь всаднику. От нескромных взглядов прохожих такие стены укрывали надежно, однако от мелких воришек и воров посерьезнее защититься ими не удавалось.

Сусанна обвела взором людей, хлопочущих над уставленными яствами коврами, и, найдя их приготовления безукоризненными, отправила прислугу в дом. Ей хотелось побыть одной хотя бы то недолгое время, которое осталось до прихода гостей.

Мальчишки ее не смущали. Многих она знала еще совсем крохами. Казалось бы, совсем недавно она бегала с такой вот стайкой юных сорванцов, и ее приятели норовили стащить что-нибудь вкусненькое в подарок симпатичной подружке. Теперь же отец прочит ее в жены человеку, с которым Господь говорит так же, как сам Иезекия с ней. От абсурдности этой мысли ей почему-то стало грустно. Вместо того чтобы побаловать детвору, она демонстративно нахмурилась и сделала вид, что ищет на земле камень. Когда она вновь подняла глаза, мальчишек на заборе уже не было. Зато над стеной возвышалась голова в остроконечном шлеме, украшенном золотой насечкой.

– Ага! А вот и ты! – Всадник по ту сторону ограждения быстро ухватился за край стены и, перемахнув ее, ловко приземлился в траву. Сусанна отшатнулась, но было поздно. Перед ней стоял начальник городской стражи Нидинту-Бел.

– Ты что же, полагала, что сможешь укрыться от меня? – Девушка потупила взор, боясь перечить незваному гостю, но вельможа, подцепив указательным пальцем ее подбородок, властно поднял лицо Сусанны. – Я же говорил, что тебе от меня не уйти.

Дочь Иезекии попыталась двинуться к дверям отчего дома, но не тут-то было.

– Ты куда это собралась? – жестко окликнул ее Нидинту-Бел, хватая за руку. – Я еще не договорил. Ты что же, хочешь, чтобы я разозлился?

– Нет, – едва слышно выдавила девушка.

– Вот и правильно. Тогда слушай меня внимательно и запоминай. Ведь ты же не желаешь попасть в зиндан?[24]

Девушка судорожно замотала головой, цепенея от ужаса. От стражников, время от времени заходивших в лавку отца, она не раз слышала о жестоком нраве этого вельможи, удивительно похожего на молодого Набонида.

– Ты, конечно же, знаешь, – продолжал как ни в чем не бывало надменный царедворец, – что по закону Вавилона каждая девушка, достигшая возраста, когда она может выходить замуж, обязана прийти к храму Иштар, дабы отдаться любому мужчине, который бросит ей серебряную монету. Вот тебе монета. – Он вытащил из-за кушака полновесный сикль и почти силой вложил его в руку девушки. – Завтра я жду тебя там. И помни, если мне будет хорошо с тобой, то станешь моей наложницей. Я щедр к тем, кто мне нравится. Твой отец, вся твоя семья будут благословлять день, когда ты попалась мне на глаза. Если же вдруг решишь заартачиться… Помни, Иштар сурово карает ослушниц. Уразумела?

Сусанна молча кивнула.

– Придешь? – требовательно спросил Нидинту-Бел.

Девушка отчаянно замотала головой. Земля уходила у нее из-под ног, точно кто-то для забавы выдергивал ковер.

– На что ты надеешься? Думаешь, этот выскочка Даниил сможет тебя спасти? От меня никто тебя защитить не сможет. Ему самому осталось жить считанные часы. Может, он уже мертв.

– Сусанна! Сусанна! – послышался сквозь приоткрытую дверь радостный голос отца. – Там на площади!.. Там Даниил!

Начальник стражи скривился, точно в сапог ему попала колючка, но тут же взял себя в руки, сжал в кулак пальцы девушки с лежащей на ладони монетой и в два прыжка очутился на стене.

– Там Даниил! – Иезекия, не находя слов от радости, выскочил во двор, спеша поделиться с дочерью свежими новостями. Вельможа спрыгнул вниз на поджидающего у стены коня, тот взвился на дыбы и, заржав, помчал прочь.

– А-а-а… кто это был, Сусанна? – оторопело указывая пальцем на стену, проговорил Иезекия. – И что у тебя в руке?

Сусанна вздрогнула, точно овода отшвырнула от себя обжигающий руку серебряный кругляш и с рыданием бросилась в дом в свою комнатку.

Когда один из нубийцев, оставленных сторожить лавку, доложил Иезекии, что у дверей его дожидаются семеро солдат из отряда скифа Кархана, хозяин дома и его гости не на шутку переполошились. Конечно, принесенные с площади новости гласили, что великое просветление снизошло на царя Валтасара, и, узрев воочию силу и мудрость благословенного царевича Даниила, даровал он народу избранному свободу веровать и славить бога, как предписано было в Завете. Однако кто знает… Удача подобна мельничному колесу: то поднимает вверх, то бросает вниз и перемалывает, перемалывает дни жизни, точно ячменные зерна. А уж при дворе это колесо вертится так быстро, что ни одой из царских колесниц не угнаться за его кружением. Но опасения были лишены основания. В кругу верзил грозной стати и устрашающей наружности стоял Даниил – надежда и светоч народа эбору. Ликование старейшин, Иезекии и всех прочих гостей, тесно сгрудившихся в саду под смоковницами, не ведало предела.

Намму, верный своей привычке внимательно слушать говорящих и брать на заметку то, что может пригодиться в беседе, кивал в такт словам. Если же вопрос, адресованный ему, не находил ясного ответа, он делал вид, что внемлет другим речам, спеша согласиться с тем из говоривших, борода которого казалась ему более длинной и седой. Если же эта тактика не помогала, Намму глубокомысленно сводил тяжелые брови на переносице и, подняв длани вверх, изрекал что-то вроде: «Богу то ведомо» или же: «Неизреченна мудрость Господня».

Вначале он со страхом ожидал, когда трапеза кончится, и старейшины перестав внимать голосу желудка, пожелают вникнуть в суть божьего откровения. Здесь Намму сказать было нечего, а обойтись общими фразами не представлялось возможным. Но очень скоро эти страхи отступили на второй план.

В тот миг, когда красавица Сусанна наполняла серебряный кубок Намму алым фалернским вином, он с немалым удивлением отметил, что глаза ее красны от слез и губы дрожат так, будто она готова расплакаться в любую минуту. Намму метнул взгляд в сторону хозяина дома. Тот казался радушным и приветливым, однако пальцы рук, сжимавшиеся и разжимавшиеся на кушаке, выдавали скрытое волнение.

«Что-то здесь произошло», – обеспокоился он и с удивлением осознал, что впервые с детских лет встревожился, заметив женские слезы. А ведь говорил когда-то старик Абодар: «Эти слезы – вода. Если надо – они польют росток. Если нет – загасят пламень». И вот на тебе – он встревожился, причем встревожился не на шутку. Даже возможность разоблачения не терзала больше его душу, словно все эти мудрецы и учителя, узнав в нем чужака и мошенника, рассмеются и примут это за добрую шутку.