– Думаешь, ты победила, да? – со злостью в голосе обратился Арман к бесчувственному предмету своих размышлений.

– Не торжествуй, моя милая. Если меня и угораздило попасться в собственные сети, это не означает, что мне не выбраться, – отбросив книгу, он порывисто встал и начал ходить от стены к стене, бросая холодные злые взгляды на ту, к кому обращался.

– Даже славно, что я дал себе труд разобраться в путанице чувств и мыслей, которые вы, мадемуазель де Ноалье, вызываете в моей душе. Впрочем, это вздор! Никакой души у меня нет! Достаточно разглядеть у себя симптомы болезни, чтобы излечиться. И я излечусь, будь уверена. Пусть ты и самая восхитительная из всех дочерей Евы, но даже тебе не пленить меня!

В запале Ламерти не сразу подумал о том, что больная может находиться и в сознании, а слышать обращенные к ней страстные речи, девушке вовсе не обязательно. Резко осекшись, он стал всматриваться в восковое девичье личико. То ли бледность, то ли слабый свет канделябров, не способных разогнать темноту августовской ночи, придавали внешности Эмильенны какой-то нездешний оттенок. Она казалась не мертвой, но словно каким-то неземным существом – феей или эльфом из глупых сказок не менее глупой няньки. А еще эти подвижные тени, что живой паутиной окутывали хрупкую призрачную фигурку, они постоянно перемещались по лицу, рукам, волосам, меняя ее облик каждую секунду. Это было завораживающе и как-то… жутковато.

Арман выругался, нервными движениями вставил в канделябры и зажег новые свечи, взамен догоревших. Затем порывисто задернул шторы, оставив тени деревьев старого парка плясать на улице и внешних стенах замка. После этого он взглянул на лежащую девушку. В мягком золотистом свете свечей она вновь напоминала ангела или Мадонну, какой ее писали итальянские мастера позднего средневековья на фресках соборов.

Молодой человек снова опустился в кресло, взял в свои руки узкую, почти детскую, горячую ладонь Эмильенны и держал ее, не выпуская, до самого рассвета. Не выпустил он ее руки и тогда, когда сам забылся неспокойным, тяжелым сном.

Последующую пару дней девушка провела в жару и бреду. Арман днем спал или занимался различными делами, которые помогали ему развлечься и занять время, зато ночами он неизменно сменял хлопотавшую возле больной Жюстину, и просиживал у постели до раннего утра. Как ни старался Ламерти выставить эти ночные бдения своей прихотью или причудой, но старую служанку было не обмануть. Впрочем, почти любая женщина углядит намек на романтические чувства даже там, где их нет и в помине. Ну, а если уж, и вправду, что-то есть между молодыми людьми, или со стороны хоть одного из них, то зоркий женский глаз этого никогда не оставит без внимания. Итак, где-то ближе полуночи прозорливая Жюстина передавала свой пост господину, а часам к шести утра приходила его сменить.

Утром третьего дня Эмильенна очнулась. Девушка открыла глаза. Ей бы следовало попытаться понять, где она, а также вспомнить, что с ней произошло до этого. Но вместо этого она просто смотрела вокруг, словно после трехдневного пребывания во тьме, пыталась насытить свои глаза красками окружающего мира. В комнате царил полумрак. Но золотистый свет рассвета нахальными ручейками пробивался сквозь щели задернутых штор, прочерчивая солнечные дорожки на полу и стенах. За окном слышался радостный и разноголосый птичий гомон. Эмильенна подняла глаза и долго сосредоточенно наблюдала за тем, как солнечный зайчик, облюбовавший одну из подвесок люстры, заставил хрусталь заиграть всеми оттенками радуги, не хуже бриллианта.

Дав себе таким образом передышку, девушка все же решила, что пора возвращаться в реальный мир, а следовательно напрягать разум и память. Заниматься этим не хотелось до ужаса, поскольку голова была тяжелой и опустошенной. И все-таки она вспомнила все, вспомнила так, словно несколько секунд были вечностью. Гнев Армана, ужас, охвативший ее при падении, тупую боль сердца, подступившего к горлу, остановившееся дыхание, мелькнувший серо-зеленым призраком пейзаж. А затем боль, заглушить которую мог только пронизывающий холод поглотившей ее воды, оказавшейся почему-то не синей или серой, как ей виделось сверху, а беспросветно зеленой.

Дальше воспоминаний не было, что не удивительно. Логичным также показалось Эмильенне то, что она лежит в постели. Значит, ее спасли, а затем лечили. Интересно, как долго она здесь? Ответ на этот вопрос она решила узнать у старинных настенных часов, хотя те могли сказать лишь который нынче час, а вовсе не то, сколько времени девушка провела на одре болезни. С трудом оторвав голову от подушки и повернувшись к противоположной от окна стене, Эмильенна наткнулась взглядом на дремавшего в кресле хозяина замка, которого до этого момента не замечала, совершенно не чувствуя постороннего присутствия. Однако он был тут. С вытянутыми, скрещенными ногами, книгой на коленях, опущенной головой и лицом, скрытым за прядями упавших волос.

Бедняжка решительно не знала, что об этом думать. Очевидно, что он провел ночь в ее комнате, что противоречит всем правилам приличия, которые впрочем, и до того, нарушались одно за другим. В то же время логично было предположить, что никаких дурных намерений у молодого человека не было, иначе вряд ли он являл бы собой столь мирное зрелище.

– Арман, – позвала девушка, подивившись мимоходом тому, как слабо и тихо звучит его голос.

Однако Ламерти услышал ее и открыл глаза.

– Очнулись наконец-то – в словах Ламерти слышалось облегчение и еще что-то трудноуловимое. – Как вы себя чувствуете?

– Живой, – ответила Эмильенна. – Вы не расскажете, что со мной было и что вы здесь делаете?

– Оригинальный вопрос! – молодой человек насмешливо изогнул бровь. – Вообще-то это мой дом. Впервые в жизни мне приходится отчитываться о причинах моего присутствия здесь.

– Я не это имела в виду, – девушка была слишком слаба, чтоб обращать внимание на мелкое ехидство. – И вы отлично поняли суть моего вопроса. Впрочем, оставим это. Расскажите, что случилось со мной. Я помню, что упала. А дальше? – она попыталась приподняться на локте, всматриваясь в лицо собеседника, но тут же рухнула обратно на подушки.

– Не стоит переоценивать свои силы, лучше лежите. Хотите пить?

– Хочу, – не стала спорить Эмили. – А еще хочу знать, как вместо озера оказалась в этой комнате.

– Должно быть, вас перенесли на руках (или как там у них положено) те самые сонмы ангелов, на которых вы так рассчитывали, – Арман ухмыльнулся и пожал плечами. Затем он поднялся с кресла, подошел к столику, где стоял хрустальный графин, вода в котором казалась пронизанной солнечными лучами, выбивавшимися из-за штор. Ламерти наполнил стакан и протянул его Эмильенне. При этом одной рукой он поддерживал подушки, чтобы ей было удобнее, а другую сомкнул вокруг девичьих пальчиков, в которые вложил стакан. Этот жест можно было истолковать как проявление заботы о том, чтоб ослабевшая девушка не выронила воду, а можно было понять и как-нибудь иначе… впрочем, больная предпочла первое объяснение. При таком раскладе вольность Армана выглядела даже трогательно, а гордость и скромность не требовали немедленно выдернуть руку. Тем более, без его помощи она, и впрямь, не удержала бы не то что полный стакан, но даже сухой цветок. И все равно Эмильенна чувствовала себя неловко, а потому поспешила вернуться к разговору.