в том числе несколько вариантов портрета известного коллекционера, верного друга Серебряковой еще с харьковских времен Е. И. Шапиро (1940); графа П. С. Зубова (1956), сына известного художественного деятеля 1910-х годов С. П. Зубова; директора Русского музея В. А. Пушкарева (1967), в котором подчеркнуты присущие ему энергия и напористость. Конечно, среди заказчиков Серебряковой были и те, кто ставил перед нею особые, подчас нелепые требования, о чем она неоднократно с неудовольствием сообщала в своих письмах в Россию. Изредка в ее творчестве встречаются так называемые светские, парадные портреты (как пример можно отметить портрет княгини Жан де Мерод 1954 года), но и в подобных работах всегда преобладало выраженное стремление художницы создать максимально жизненно правдивый образ, а органически присущее ей желание подчеркнуть в каждой модели ее наиболее привлекательные черты облегчало ей работу и над такого рода портретами.

Портрет княжны Бэби Юсуповой. 1925

Портрет княгини И. А. Юсуповой. 1925

Портрет С. Лорис-Меликовой. 1925

Портрет М. Бутаковой. 1931

Портрет графини Брюн де Сент-Ипполит. 1942

Портрет С. А. Говорухо-Отрок. 1944

Портрет графини Р. Зубовой. 1939

Портрет графа П. С. Зубова. 1956

Портрет Е. И. Шапиро. 1940

Портрет Д. И. Вышнеградского. 1940

Портрет Фредерики Блэк-Буке. 1926

Портрет Клевы. 1941

Портреты друзей и заказчиков конца 1920–1940-х годов, да и двух более поздних десятилетий (я специально называю эти две категории портретов, так как в то же время у Серебряковой были и совсем иные портретные работы, о чем далее) — обычно погрудные или поясные, без особых композиционных затей, позы и повороты их моделей точно увидены и поэтому кажутся не только естественными, но единственно возможными.

Нужно подчеркнуть одну особенность творчества и характера художницы: она почти никогда не удовлетворялась достигнутым и, если была такая возможность, писала свою модель дважды, а то и трижды, все глубже вникая в своеобразие внутреннего мира человека, изучая его черты и выражение. Но как и ранее, в предреволюционные годы, Серебрякова с наслаждением писала портреты детей.

Во всех ее детских портретах есть особая прелесть простоты и естественности, поэтической проникновенности в душу ребенка, ясное ощущение его как личности — и ни малейшего сентиментального любования детскостью, то есть те же особенности, которые отличали ее портреты собственных детей 1910-х — начала 1920-х годов.

Среди таких работ Серебряковой, относящихся к первому периоду ее пребывания во Франции, есть несколько, которые можно было бы назвать композиционными или «обстановочными», где портретируемые показаны во взаимодействии с окружающим. Таков написанный в 1926 году в Бретани портрет Фредерики Блэк-Буке, большеглазой девочки лет тринадцати, несомненно, напоминавшей Серебряковой ее дочерей, почти ровесниц этой модели. Пастельный портрет написан быстро и энергично, фон чуть намечен (как это часто встречается на пастельных портретах Серебряковой), зато прекрасно разработано лицо, коротко подстриженные волосы с челкой, тонкие кисти рук. И великолепно решен «натюрморт» на столе с клетчатой скатеркой — свободно расставленные чашки и так же свободно лежащие фрукты.

Портрет сыновей графини де Гане. 1927

В следующем году Серебрякова пишет портрет сына С. С. Прокофьева — маленького Святослава (за год до того ею был написан и небольшой, но очень выразительный портрет самого композитора). Изображение светловолосого мальчика, разложившего игрушки на как бы сошедшем с картины Ван Гога стуле, поражает своей прелестью и, вместе с тем, особой свободой и непредвзятостью взгляда живописца. Никакой преднамеренности сделать «красивый» детский портрет! Все необычайно естественно, живо и — очаровательно. Притом не подчинено никаким правилам, никаким «направлениям» — это подлинный кусок жизни, но превращенный в высокое искусство.

В более поздних детских портретах — а Серебрякова создала их очень много, недаром А. Н. Бенуа писал, что «в детских и женских портретах Серебрякова не знает себе соперников»[87], — так же как и в портретах «взрослых», почти исчезает обстановка, нет уже и запечатленного действия (например, в портрете большеглазого серьезного Миши Гринберга 1936 года или кудрявого сына Екатерины Клевы 1941-го), но не меньше естественности и детской живости, не скованной позированием (надо подчеркнуть, что эти пастельные портреты написаны быстро, в один получасовой или часовой сеанс, со всегда присущим художнице блеском, сочетающимся с удивительной точностью).

Портрет Павла Брюн де Сент-Ипполит. 1943

Портрет С. Прокофьева. 1927

Обращаясь снова к «взрослым» портретам Серебряковой, необходимо упомянуть очень поздние ее работы — два, как она называет их в письме к дочери, «наброска» балерин (1962), которых направил к ней С. М. Лифарь[88], — семнадцатилетней, начинающей свой путь М. Бельмондо и знаменитой Иветт Шовире. Портрет последней никак нельзя считать наброском, хотя и позировала Шовире художнице два раза по десять минут. Несомненно, что работа над этими портретами пробудила в Серебряковой воспоминания о ее погруженности в сферу балета в начале 1920-х годов — недаром после окончания портретов она по памяти повторяет в технике пастели «Балетную уборную» (1923). Мастерство и безупречный вкус не изменяют живописцу и теперь — прелесть и особая воздушность облика Шовире заставляют вспомнить ее лучшие портреты русских балерин.

Обнаженная. Набросок из парижского альбома Зинаиды Серебряковой

Портрет Иветт Шовире. 1962

Возвращаясь к своим излюбленным темам российских лет, Серебрякова, особенно в конце 1920-х — начале 1930-х годов, пишет обнаженных девушек (воспоминания о работе над «Баней» также приводят ее к созданию позднего варианта картины). Об этих полных грации и чистоты изображениях, для которых позировали не профессиональные натурщицы, а знакомые девушки, хочется сказать словами А. Бенуа о «бесподобных нагих фигурах Серебряковой»:

«В этих этюдах нагого женского тела живет не чувственность вообще, а нечто специфическое, знакомое нам из нашей же литературы, из нашей же музыки, из наших личных переживаний. Это поистине плоть от плоти нашей. Здесь та нега, та какая-то близость и домашность Эроса, которые… заманчивее, тоньше… нежели то,