дней, а может, и целый месяц.

Ей хотелось наконец-то выговориться, а тут как раз оказались мои свободные уши.

— И ты, значит, из своего села побежала в… сюда, потому что проклята, я правильно понял?

Она отрицательно замотала головой.

— Нет, просто… мне всю жизнь думалось, что неудачи у всех случаются. Но потом стала замечать — где бы я ни появилась, всюду беда происходит…

— О-о-о, да мы с тобой прям братья по несчастью, — хлопнул себя по коленям. Чего уж тут скрывать, мир и в самом деле тащил ко мне все пакости, который только находил в своем кармане.

— Ты, случаем, не из другого мира? — решил не ходить вокруг да около. Сверкнувшие в темноте глаза будто так и желали сказать, что я угодил в самую точку.

Словно забыв, что говорила пару минут назад, она подскочила, схватила меня за ладони.

— Как ты узнал? Я долгое время не понимала, но я родом из мира Ранфорс. Читала об этом мире в одной книжке, из Франции — там описывались такие же, как я!

Задумался на миг над тем, а не умалишенная ли передо мной? С другой стороны, есть я, угодивший из своего высокотехнологичного века в царскую альтернативную Россию с магией и конями. Почему тогда не может быть этого самого, как она его там назвала?..

— Поначалу меня терзали сомнения — ну не может же быть все вот так! Но случайности же не случайны, ты должен знать!

Неопределенно кивнул ей в ответ: кажется, что-то слышал подобное от бутафорского чародея из не менее бутафорской битвы экстрасенсов.

Девчонка внимательно следила мной, будто воспринимая каждое движение как некий знак свыше.

— Я куда только не ходила. Вот, приехала в Петербург, к инквизаториям. Они так во мне ничего и не нашли. Ни иномирья — хотя откуда им понять, как его измерить? — ни проклятья.

Мой рот растянулся в широкой, почти издевательской ухмылке. Хотелось сказать этой наивной глупышке, что инквизатории при желании запросто могут узнать, какого цвета трусики на тебе сегодня и что ты ела на завтрак добрую неделю назад. А уж как души-то умели читать…

Хотел, да не стал — ломать чужую детскую сказку сложно. Да и подобные ей, одержимые собственными фантазиями люди являются внушаемыми. Переубедить их нечто из разряда непорочного зачатия: вроде бы кто-то даже делал, но вот повторить пока еще ни у кого не получилось.

Она готова была болтать без умолку.

— А папенька велел домой не возвращаться. — Она вдруг погрустнела, на миг задумчиво замолкла: но лишь для того, чтобы через мгновение с ног до головы облить меня словесным поносом. — И так я в Петербурге осталась…

— И решила жить здесь? — Я жестом обвел нашу тюрьму.

— Неа. Я… бродяжничала. А потом меня взяли на работу. Ну, точнее, однажды я украла хлеб в булочной. Меня Белые Свистки поймали. Думала — мне все, а они хорошими оказались. Один из них меня к своему старому другу отвел. Я им тогда про свое проклятие ни-че-го-шеньки не сказала…

— А очень хотела, да?

Она как будто не понимала, что я над ней по-доброму подтруниваю, и воспринимала разговор на серьезных щах.

— Мне надо было им сказать. Меня ведь в магазин взяли работать — я уже говорила вам про Муню?

Я отрицательно покачал головой. Про Муню не говорила, пока только про муйню.

— Муня — это кукла моя. Я с ней росла всегда. Хорошая такая, мне ее брат сделал, пока в колодце не утоп. Вам смешно, наверное: такая большая девочка, а про каких-то кукол говорит…

Я неопределенно пожал плечами. Довелось мне на своем веку видывать индивидуумов, вполне себе серьезно заверявших, что у кукол есть душа и характер. Малышке передо мной было далеко до этих бородатых дядек.

— Я когда маленькой была, с ней играла. Мечтала, что вырасту — и у меня будет много игрушек! Буду среди них жить. Почти так и получилось — меня взяли в магазин игрушек работать, «Сплюша» назывался…

Я чуть не поперхнулся. Треклятый магазин, в котором столкнулся с своими же бывшими охранниками, казалось, мстил за мое непрошенное вторжение и готов был всплыть где угодно.

Даже в мрачных пещерах, когда я оказался в плену у полоумной пещерной бабищи…

— Слышали про него?

Пытаясь откашляться, закивал в ответ. Ну не рассказывать же мне ей, в самом деле, что не только слышал, но и…

— Я там всего неделю успела проработать. А недавно пришла, а там разгром. Трупы, крысы, все кругом раскидано. Что это, как не проклятие? Оно за мной словно по пятам идет, ничего с этим поделать не могу!

Девчонка схватилась за голову, села на корточки и зажмурилась.

Мне стало неловко — в конце концов, своей поездкой за тем, кто наярил письмецо святыми чернилами, что я, что Славя, не желали вреда тем, кто к делу не причастен. А оно вон как получилось…

Совесть грызла меня поедом, порождая извечность вопросов. Упрекала в том, что я веду себя как мальчишка, что стоит все ей рассказать…

Трусливый же мальчишка не имел смелости признаться в содеянном, откладывая сей подвиг на потом. Мол, когда все успокоятся, тогда и скажем! И вообще, что это изменит в данный момент?

Я сглотнул — и в самом деле, мое признание магическим образом не вытащит нас отсюда. А вот привести мою новую знакомицу в ярость…

Я уже привел одну в ярость, искать нового врага прямо здесь и прямо сейчас — учитывая, что она все тот же кукловод, не лучшая затея.

— И ты решила отправиться сюда? — Вопрос напрашивался сам собой, а раздухаренное любопытство требовало продолжения. — Решила переждать? Или навсегда уйти, чтобы больше никому не причинять вреда?

Она отчаянно затрясла головой, словно не желая соглашаться ни с единым моим словом.

— Нет. Я же сказала тебе про Муню, ты забыл? Я пошла к бабушке Агафье…

Я понимающе кивнул. Ну раз к бабушке Агафье, то какие же вопросы-то? Это разом все объясняет! Девчонка продолжила:

— Это ведунья в Петербурге. Самая главная! Ну, по крайней мере, самая известная.

Я пожал плечами. Память рылась в закоулках, куда здравый смысл за коим-то бесом стаскивал рекламные лозунги, но тот про ведуний ничего не слыхал.

Девчонка не унималась, глаза ее почти что горели огнем. Словно она, наконец, угодила в нужную струю — и теперь ей плевать на окружающие обстоятельства.

Лишь бы слушали…

— Она мне сказала, чего ни инквизатории, ни прочие колдунцы не сказали: все в кукле дело, в Муне. Вот я и пошла сюда.

— Не проще уж тогда было бы выкинуть куклу? К слову, где она сейчас?

Малышка, еще недавно готовая рассказать целую повесть о кукольной судьбе, вдруг сникла, тяжело выдохнула. От нее вдруг повеяло обидой — словно я сказал то, чего она никак не ожидала услышать. Загадочная женская душа…

— Это же Муня. — Она прижала руки к груди, словно изображая любимую с детства игрушку. — Как я могла ее выкинуть? Ее брат сделал. И она всегда и везде со мной была. Когда мамка умерла, когда отец пьяным приходил и бил.

Наверно, ей было еще что вспомнить, но она замолкла. Я вновь придвинулся к ней поближе, вспомнил, как она оголодавшим до ласки котенком вздрогнула, когда вместо побоев я решил погладить ее по голове, угостил сладостью. Она просто все это время была слишком одинока и беспомощна перед реалиями жестокого мира. Не боролась, лишь принимала очередной удар за другим, сжавшись в уголке.

Так, не время разводить сопли. Я прогнал человеческую, понятную жалость в пинки. Дуру эту, конечно, жалко, но ведь из-за нее мы, по сути, с Кондратьичем оказались здесь. Что ей мешало рассказать нам эту побасенку там, при первой встрече, когда проснулась? Чего сразу было хвататься за чужой кортик, угрожать и бежать?

— Это… эта полоумная бабка надоумила тебя спуститься сюда?

— Нет, я сама. На улицах мальчишки болтали, что через канализацию можно попасть в старые туннели, где кто только не обитает! И драконы, и тавры, и даже эники с бениками!

— Все еще ничего не объясняет, — буркнул в ответ, подгоняя собеседницу к сути. Она кивнула, соглашаясь, что наш разговор излишне затянулся.

— Она сказала только то, что мне может помочь другой кукловод. Что кукла — это особое создание. И если душу человека от проклятия может очистить инквизаторий, то вот куклам только кукловод и может помочь. Я сначала пошла к Евсеевым — ты, наверное, слышал про таких?

О, я не только слышал, а еще