— Маме твоей квартиру куплю. Думаю, она сама потом с тобой созвонится. Можешь с ней жить, мне по хер. Развод оформлю в кратчайшие сроки. На существование дам… я ж кормильца твоего убил, чтоб ноги не протянула.

— Руслан…

Передернуло всего. Как будто напоминанием, как зубным, вскрытым нервом ее голосом весь я.

— Имя мое не произноси. Никогда. Чтоб не слышал его. Для тебя теперь Бешеный или вообще никак. Не хочу, чтоб имя мое марала голосом своим проклятым.

Рубашку в штаны заправил, подошел к машине, распахнул дверцу.

— Посиди, попрощайся со своим еб**ем. Машину за тобой пришлю. На. Тебе на первое время.

Достал деньги из бумажника и швырнул на землю.

— Руслан.

Резко обернулся и замахнулся, чтоб выбить с ее губ свое имя, чтоб язык прикусила, чтоб болью запомнила не звать никогда. Но встретился с ее взглядом, и рука застыла в воздухе, одеревенела… Когда-то эти глаза смотрели на меня с любовью. Когда-то плакала из-за меня и ждала с тюрьмы… она мать моих детей.

— Не называй моего имени, я сказал.

— Дети… я смогу их видеть?

— Нет. И это был твой выбор. Когда ты уходила… бежала, мать твою, из моего дома к своему козлу и бросала их там… ты понимала, что ты делаешь. А теперь живи с этим.

Развернулся, сел в машину, повернул ключ в зажигании.

— Руслааан, подожди… умоляю. Видеть их хотя бы раз в неделю… раз в месяц. Руслаааан… я прошу тебя.

Навалилась на багажник, но я резко вдавил педаль газа, и она упала в листья и так и осталась там лежать… и только в этот момент я ощутил, как по моим щекам катятся слезы. Сукааа… как же выдержать эту боль? Как жить дальше без Оксаны и с пониманием что предала… как жить?

Как-будто сразу после боя, как раскалившись до красна

Остались нам вдвоем с тобою любви просроченой слова.

Потом банально хлопнув дверью, не оглянувшись,

Ты пошла ходить другою параллелью одна.

Что ж ты натворила. Ну как же ты могла?

Закончилась весна и все запорошило.

Что ж ты натворила. Решай теперь сама,

Как все забыть слова; и все, что с нами было

Разрушила сама.

Навеет запах на постели, что где-то рядом бродишь ты.

И без тебя осиротели мои наивные мечты.

Сольются в месяцы недели; и если не вернешься ты,

Пока не будем ставить точки над и.

Что ж ты натворила. Ну как же ты могла?

Закончилась весна и все запорошило.

Что ж ты натворила. Решай теперь сама,

Как все забыть слова; и все, что с нами было

Разрушила.

Григорий Лепс

Я переговорил с адвокатом и выяснил, что он может оформить развод в кратчайшие сроки, и если у меня есть доказательства разгульного поведения жены, то суд однозначно будет на моей стороне, и дети останутся со мной. Не знаю, было ли это моим наказанием и чем это вообще могло быть. И я осознавал, что поступаю так же жестоко, как и мой отец по отношению к моей матери. Как же мне хотелось, чтобы сейчас он был жив, и я мог бы задать ему все свои вопросы. Но я остался вариться в этом дерьме один.

Один навсегда, во всем. Больше нет единого целого. Нет НАС с Оксаной. Я все еще не мог принять, что это конец. Что это смерть нас обоих, и уже ничего и никогда не вернуть. И какой-то части меня хотелось это сделать. Унизительно мчаться на машине обратно, забрать ее, заставить быть моей насильно. Я бы мог… это не сложно. Особенно шантажируя детьми. Но… зачем? Это было бы так жалко, так непотребно.

"- Ты…ты же говорила, что любишь меня… нет, бл*дь, ты же любила. Я чувствовал. Я ощущал это, так не лгут.

— А я не лгала… я действительно тебя любила… а потом разлюбила. Так бывает, Руслан. Это жизнь. Все мы люди и…

— Какое-то бл*дское у тебя сердце. Мужа разлюбила, меня… а этого, когда планировала разлюбить? Видишь, я облегчил твою участь. Теперь тебе будет легче. Или мертвецов ты все же любишь дольше, Оксана? Как давно ты с ним? Как давно ты предаешь меня?

Судорожно глотнула воздух, а у меня внутри все болит с такой силой, что кажется, я сейчас загнусь от этой боли.

— Это разве что-то изменит? Если ты решил убить меня — убивай. Игоря, моего любимого, ты уже убил… теперь можно и меня".

И я чувствую адскую пульсацию в висках до чудовищной тошноты, так, что все тело скручивает пополам, и от боли хочется выблевать собственные кишки. Дурак… какой же я идиот. Мальчишка. Как говорил отец. Романтичный, чертов придурок, построивший замок из песка и теперь зарывающийся в песок, пропуская сквозь пальцы былые миражи и убиваясь от горя, что замок смыло при первой же волне и снесло порывом ветра. Как и не было никогда.

И мерзкая, монотонная и изнуряющая пытка давила на грудную клетку. Я задыхался и не мог найти себе места. Мне хотелось биться в стены и орать, ломать пальцы о стены. Все. Нет больше Оксаны. Умерла. И я не знаю, какая боль была бы более убийственной — от ее настоящей смерти или смерти для меня одного.

На самом деле это и неважно. Меня корежит и ломает с такой силой, что кажется, я сейчас сдохну. И еще больше корежит от понимания, что люблю ее. И не важно, что я выдрал ее из себя с кровью и с мясом. Я все равно буду любить ее. Живую, мертвую. Предавшую, грязную и чужую. Буду любить до сумасшествия. Но… простить никогда не смогу. Для этого я должен перестать быть самим собой.

"Оттрахай, если тебе от этого станет легче. Все, что ты умеешь — это только трахать в любой ситуации. Даже не понимая, что я этого уже давно не хочу… и что мне плохо с тобой… давно плохо. Везде плохо".

Эти слова снова и снова звучат у меня в ушах. Я прокручиваю их с каким-то мазохизмом. Возвращаюсь к ним, чтобы выгибаться и молчаливо орать от болезненности каждого слова. Когда ей стало со мной плохо? Почему я не почувствовал и не понял? В какой момент я ее потерял? Ведь она была, эта триггерная точка, этот обратный отсчет до нашей смерти.

Потом я дотошно выспрашивал своего человека, куда он ее отвез. И понимал, что сам приказал не вести. Высадить, где скажет, и уезжать… а внутри все переворачивалось. Я привык знать, где она, что делает, когда поела, когда на улицу вышла.

Узнал только, что поехала в гостиницу. Нашел в какую, нашел номер, который сняла, и на следующий день узнал, что она там одна.

Приехал домой… Болезненный разговор с ее матерью уже состоялся. Я стойко его выдержал. И… и я не понимал, как она могла причинить такую боль нам обоим. Причинить боль нашим детям. Она ведь понимала, что это будет.

— Она не могла так поступить, — едва шевеля бледными губами, сказала теща, глядя на меня и сжимая руки.