Я отвел взгляд от ее лица, бледного в серебристом свете. Она возвышалась надо мной, высокая при жизни, еще выше на портрете. Платье ниспадало каскадами пенящегося кружева — это художник передал мастерски. Оно казалось настоящим.

Стало холоднее, начался легкий озноб, всему виной прохладный осенний воздух за окном. Кожа покрылась пупырышками. Мать не могла отказаться от Уильяма. Только вот самого Уильяма уже нет… Я отступил к окну:

— Господи Исусе… — Я старался сдержать слезы.

Глаза матери следили за мной.

— Иисуса там не было, Йорг, — произнесла она. — Никто не пришел нам на помощь. Ты видел нас, Йорг. Видел, но не помог.

— Все было не так! — Я почувствовал холодный подоконник, упершийся сзади под колени. — Терновник… Терновник не пускал…

Мать смотрела на меня залитыми серебристым светом глазами. Улыбнулась, и на мгновение я поверил, что меня простили. Но она закричала. Не так, как кричала, когда ее уродовали люди графа. Я смог бы вынести тот вопль. Надеюсь. Но так, как при убийстве Уильяма. Ужасные, завывающие, нечеловеческие звуки исторгались из ее безукоризненно нарисованного рта.

Я заорал в ответ, весь взорвался словами:

— Терновник! Я пытался, мама. Пытался!

Тогда с постели поднялся он. Уильям, мой дорогой Уилл с вмятиной на одной половине головы и черной свернувшейся кровью на золотых волосах. На поврежденной стороне лица глаза не было, но тот, что остался, пристально смотрел на меня.

— Ты позволил мне умереть, Йорг, — заявил он. Говорил, а в горле что-то булькало.

— Уилл. — Больше я не смог ничего сказать.

Он протянул ко мне руку: белая кожа, по которой тонкой струйкой стекала темно-красная кровь.

За спиной зияло окно, хотелось выброситься, но что-то пошло не так, меня оттолкнуло вперед. Я зашатался, потом выпрямился. Уилл стоял там же, но теперь молчал.

— Йорг! Йорг! — услышал я крики, далекие, но такие знакомые.

Обернувшись, я посмотрел в окно, высота вызывала головокружение.

— Прыгай! — приказал Уильям.

— Прыгай! — повторила мать.

Только вот голос, он уже не был похож на голос матери.

— Йорг! Принц Йорг! — кричали громче, затем опять толчок, отбросивший меня на пол; он оказался посильнее прежнего.

— Черт возьми, не суйся первым, мальчишка! — Я узнал голос Макина. Его фигура показалась в дверном проеме, за спиной мерцал свет от лампы. Каким-то образом я оказался у его ног на полу. Не рядом с окном. Не голым, а облаченным в свои доспехи.

— Ты подпирал дверь, Йорг, — пояснил Макин. — Этот парнишка, Робарт, умолял поспешить сюда, пришлось чуть ли не бежать, а ты орал за дверью. — Он осмотрелся, проверяя, все ли безопасно. — Похоже, мы примчались из Южного крыла только из-за твоего очередного кошмара, не так ли? — Он открыл дверь шире и запоздало добавил: — Принц.

Я поднялся, чувствуя себя так, словно на мне покатался Толстяк Барлоу. На стене портрет матери не висел, и Уилла на постели не наблюдалось.

Я обнажил меч. Нужно убить Сэйджеса. Желание было настолько сильным, что я ощущал во рту его вкус, то был вкус крови, горячей и солоноватой.

— Йорг? — позвал Макин. Он выглядел обеспокоенным, словно спрашивал себя, не тронулся ли я умом.

Только когда я двинулся к открытой двери, Макин преградил путь.

— Ты не сможешь выйти отсюда с обнаженным мечом, Йорг, стражники тебя остановят.

Он не был таким высоким и крепким, как Райк, однако все равно был здоровым мужиком, широкоплечим и уж точно посильнее многих. Не думаю, что мне удалось бы освободить проход, не убив его.

— Всем приходится чем-то жертвовать, Макин, — сказал я, опуская меч.

— Принц? — нахмурился он.

— Ладно, пусть этот татуированный ублюдок еще поживет, — рассудил я. — Может, пригодится. — Снова мимолетным видением перед глазами возникла мать, но сразу исчезла. — Нужно понять, какая именно игра здесь ведется. Кто тут пешки, а кто — игроки?

Макин нахмурился еще сильнее:

— Иди спать, Йорг. Только ложись в постель. — Он обернулся и выглянул в коридор. — Оставить тебе лампу?

Улыбнувшись, я ответил:

— Нет, я не боюсь темноты.

Проснулся я рано. Рассеянный свет, пробивающийся сквозь ставни, наконец-то как следует осветил покои: просторные, хорошо меблированные, на стенах гобелены со сценами охоты. Отпустил крепко сжатую рукоять меча, потянулся и зевнул. Что-то показалось мне странным. Кровать. Уж больно она мягкая и удивительно чистая. Откидывая одеяло, я нечаянно сбросил с прикроватной тумбы колокольчик для вызова прислуги. Громко звякая, он ударился о выложенный плиткой пол и, откатившись на ковер, затих. Никто не появился. Меня это устраивало: за четыре года я привык одеваться самостоятельно. Черт, да я, если разобраться, вообще редко когда раздевался! Те обноски, что были на мне, постыдится носить и слуга, их рабочее облачение и то лучше. Может, оно и так, но ведь никто из них не пришел.

Я носил доспехи поверх серой, изорванной в клочья рубахи. На буфете лежало перевернутое зеркало. Пусть и дальше там лежит. Быстро провел по волосам, так легко можно обнаружить вшей, если они достаточно упитанные. Теперь я готов выбраться в свет.

Сначала я распахнул ставни. Долго возиться с задвижкой не пришлось. Выглянув, осмотрел двор с местом для казни, обрамленный высокими чистыми стенами Высокого Замка. Поварята и служанки торопливо сновали по нему, спеша исполнить поручения. Им было не до рассветного неба.

Я отвернулся от окна, меня ожидало небольшое приключение, и я отправился ему навстречу. Что лучше всего в своем замке знает любой принц? Не ошибетесь, если назовете кухню. Где еще найдется столько увлекательного? Где знают все обо всем и обсуждают это открыто? Мы с Уильямом узнали на кухне Высокого Замка в сотню раз больше, чем из книг по латыни и стратегии ведения боя. Мы убегали туда тайком из учебного класса Лундиста с перепачканными чернилами ручонками и неслись по длинным коридорам, перепрыгивая через ступеньки.

Я шел по исхоженным прежде коридорам, чувствуя себя неуютно в их ограниченном пространстве. Слишком много времени провел я под необъятными просторами небес, ведя далеко не праведный образ жизни. Со смертью впервые мы тоже столкнулись на кухне, наблюдая за поваром, который душил цыплят одним движением руки. Смотрели, как Этель Пампушка ощипывает упитанные тушки, делая их гладкими, чтобы потом выпотрошить. На кухне очень быстро понимаешь, что в смерти нет красоты и утонченности. Понимаешь, что она уродлива, но приятна на вкус.

В конце Красного Коридора я свернул за угол, слишком увлекшись воспоминаниями, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг. Но на стремительно приближающуюся фигуру отреагировал мгновенно. Сработали выработанные за время странствий навыки. Прежде чем я сообразил, кто передо мной — а длинные волосы и шелка говорили сами за себя, — прижал ее к стене, заткнув рот ладонью и приставив нож к горлу. Мы стояли и смотрели друг на друга, мне трудно было отвести взгляд от пленницы, от ее зеленых глаз, необычный оттенок которых подходил, скорее, для витражного стекла. Готовый вот-вот сорваться с губ рык я подавил, а губы растянул в улыбке, разжав зубы. Отступил назад, давая ей возможность отойти от стены.