Мертвые люди выглядят очень, очень мертвыми. Сложно понять, что это на самом деле значит, так как вряд ли многим из нас доведется встретиться с бродячей бандой мертвецов в дикой природе. Мы живем в мире, где люди редко умирают дома, а если это и случается, то тело забирают в похоронное бюро буквально через секунду после того, как человек сделает последний вдох. Если североамериканец и видел мертвое тело, то оно, скорее всего, было забальзамировано, накрашено и одето в нарядный костюм сотрудником похоронного бюро.

Криминальные телепередачи мало меняют дело. В них тела, обнаруженные прислугой, дворниками или бегунами в центральном парке, обычно выглядят так, словно их уже подготовили к похоронам: глаза закрыты, рот сомкнут, губы подкрашены бело-голубым блеском, который и придает лицу «мертвое» выражение. В этих шоу жертв играют молодые модели и актеры, которые попеременно снимаются в «C.S.I.: Место преступления»[47] и «Законе и порядке»[48], ожидая, когда их пригласят на съемки пилотного эпизода[49] какого-нибудь другого сериала. Они даже отдаленно не похожи на большинство тел в похоронных бюро: старых, морщинистых и изможденных годами таких болезней, как рак и цирроз печени.

Была огромная разница между тем, что семья Ионеску ожидала увидеть, и что она действительно бы увидела, если бы Елену все же привезли прямо из холодильной камеры на последнюю встречу с родственниками. Пропасть между ожиданиями и реальностью стала проблемой для похоронных бюро: родственники постоянно угрожают судебными разбирательствами, когда тело выглядит не так, как они предполагали. Конечно, трудно сочувствовать похоронной индустрии, так как распространение популярности бальзамирования в основном и создало эту пропасть.

Без какого-либо вмешательства лицо мертвого человека выглядит ужасающе, особенно в рамках наших узких культурных ожиданий. Замутненные открытые глаза мертвецов таращатся вдаль, рты раскрыты, как в «Крике» Эдварда Мунка[50], а лица лишены всякой краски. Их вид отображает все нормальные процессы, происходящие с телом после смерти, но это совсем не то, что ожидает увидеть семья. В прейскурант большинства похоронных бюро входит услуга придания лицу «умиротворенного» и «естественного» выражения, которая обычно обходится в $175–500.

Беда была в том, что Елена, 90-летняя румынка, провела более двух месяцев в больнице до своей смерти. Из-за того, что она была прикована к постели и подключена к капельницам и всевозможным аппаратам в течение восьми недель, под ее кожей скопилось большое количество жидкости, и тело сильнейшим образом отекло. Она напоминала человечка «Мишлен»[51], так как отек распространился на ноги, руки и шею. Жидкость сочилась у нее из-под кожи. Что еще хуже, излишняя влага ускорила разложение.

Начало процесса разложения в сочетании с присутствием в теле излишней жидкости может спровоцировать отслоение кожи, которого все так боятся. Существует термин «десквамация», но на практике все называют это просто отслоением кожи. Из-за разложения, в ходе которого внутри тела Елены начали накапливаться газы, ее кожа обвисла, и верхний кожный слой начал сползать, словно он хотел сбежать с корабля. Если бы это произошло с живым человеком, кожа бы постепенно восстановилась, однако для Елены это был конец: до кремации ее кожа останется свежей, розовой и покрытой тонким слоем слизи.

Необходимо было предупредить разгневанную дочь Елены о том, что тело ее матери будет выглядеть не так, как она себе это представляла. В любом случае «Вествинд» был не в праве запирать тело Елены Ионеску в холодильной камере, так как закон приравнивает тела к собственности. Тело Елены принадлежало ее семье до погребения или кремации. В этом и заключается одна из распространенных причин судебных разбирательств с похоронными бюро: неблагочестивые сотрудники иногда незаконно отказываются показывать родственникам тело, пока те не заплатят.

Если бы дочь Елены сказала: «Немедленно привезите мне тело моей матери! Я положу его на заднее сиденье автомобиля и увезу из этого проклятого места», я бы без всяких вопросов сделала это. Было время, когда я бы зааплодировала такому решению.

– Миссис Ионеску, мне очень жаль. Вы можете обратиться в другое место, и я даже советую вам сделать это. Однако, боюсь, там с вас тоже потребуют $175, – сказала я свое последнее слово.

– Как я понимаю, у нас нет выбора, – ответила она. Ее кольца забренчали, когда она сжала пальцы, чтобы поставить свою подпись в контракте.

Два часа спустя Елена Ионеску лежала передо мной на столе для приготовлений. Мне необходимо было придать ей «естественный» вид для завтрашнего прощания.

Находясь напротив того же металлического шкафа, из которого несколько месяцев назад Майк достал мне мой первый станок для бритья трупов, я достала два «наглазника», которые по виду напоминали маленькие пластмассовые летающие тарелки, круглые и телесного цвета. Крошечные зазубрины, которые торчали из них, придавали наглазникам вид пыточных орудий времен инквизиции. Эти пластиковые приспособления должны были выполнить две задачи. Во-первых, помещенные под веки, наглазники придают глазам круглый вид, маскируя впалые и сплющенные глазные яблоки, которые прячутся под ними. Во-вторых, пыточные зазубрины выполняют важную функцию по фиксации век, предотвращая так называемое посмертное подмигивание.

Я прочистила нос, уши и рот Елены с помощью ватных палочек – крайне неприятное занятие. На закате жизни даже элементарные правила гигиены часто не соблюдаются. Это вполне понятно, но от наличия причины последствия не становятся менее отвратительными. При перемещении тела всегда существует вероятность, что из легких и желудка внезапно выйдет пенистая, красно-коричневая жидкость. Я не завидовала медсестрам, чьи живые пациенты каждый день вырабатывали эти неприятные жидкости.