занимается младшей как своим ребенком, ну или питомцем. Возможно, моя мать растратила все свои материнские инстинкты на младшенькую. Интересная мысль. Приберегу-ка ее на потом, чтобы обдумать в более подходящее время.

– Медея… – произнесла Федра почти по слогам мое имя. В ее устах оно прозвучало скованно, как у мальчишки, которому по достижении совершеннолетия наставник разрешил обращаться к себе по имени. – Я хотела бы поговорить с тобой кое о чем. Ты слышала ночной хор?

Я непонимающе уставилась на нее.

– Певцов?

Она покачала головой и задумчиво свела брови:

– Я схожу с ума?

– О чем ты?

Федра расстроилась, и мне было жаль ее, и все же наш сегодняшний разговор нравился мне больше предыдущего.

– Я слышу, как по ночам плачут женщины, – призналась она.

– О, по ночам плачет множество женщин, – подняла и уронила я руку. – Дворец для нас – поле битвы. Советую тебе не выходить поздно вечером из покоев.

– Но ты выходишь, – указала Федра.

Я открыла рот, чтобы напомнить, что вдвое старше ее и по возрасту гожусь в матери большинству творящих непотребство мальчишек, к тому же слыву колдуньей.

– В любом случае плач этот противоестественен. Мои покои расположены слишком далеко от прочих комнат, чтобы я могла что-то слышать.

Я кивнула, и принцесса продолжила:

– Голоса будто раздаются прямо у меня в голове. Они обращаются друг к другу, порой перекрывают друг друга, иногда говорят в унисон. Потому я и зову их ночным хором.

– И что они говорят? – Я неосознанно подалась вперед. Федра чем-то притягивала, этого у нее не отнять.

– Перечисляют еженощные злодеяния. Предупреждают, кого из мужчин нужно избегать. Все в таком духе.

Я бы не поверила ей, если бы не слышала уже о таком. Женщины всегда находят возможность общаться друг с другом, даже если мужчины против этого. Особенно если мужчины против.

– А имя Ипполита они упоминали? – не удержалась я от поддразнивания.

На лице Федры отразилось удивление, словно эта мысль ей в голову не приходила.

– Нет, не упоминали. Но в этом нет ничего странного. Он ведь поклоняется Артемиде.

– Если бы мне давали перо за каждого мужчину, который поклоняется богине-девственнице и при этом творит все, что ему заблагорассудится, со служанками, стелящими ему постель, то я бы уже отрастила крылья и улетела отсюда, – резко ответила я. С Федрой сложно было вести разговор. Девочка чересчур наивна. Мне не хотелось, чтобы она пострадала.

– Нужно что-то сделать, чтобы голоса замолчали, – сказала она, когда я поднялась, чтобы уйти.

– Замолчали? Ты хочешь оборвать связь между этими женщинами?

– Нет, хочу положить конец происходящим во дворце злодеяниям. Я ведь царица.

Я посмотрела на нее: вскинутая голова, пятнышко краски на щеке и пеплос на плечах – единственный, в каком я ее видела.

– Я бы дождалась возвращения Тесея, – посоветовала я, – и поговорила с ним.

Федра кивнула, и лишь в своих комнатах я осознала, что кивком она отпустила меня, а не согласилась со мной. Вздохнув, я легла в постель. Что бы она там ни задумала из человеколюбия, оставалось надеяться, что это не ухудшит положения бедных женщин, которым придется расхлебывать последствия.

Кандакия

«Ты сама вызвалась».

Я весь день твердила себе эти слова. Не знаю, сводили ли они меня с ума или не давали сойти с ума, но роптания пресекали. Почти.

Зачем я вызвалась плыть сюда? Понятия не имею. Из любви к царице, как предположила она? Ну уж точно не из любви к ее дочери. Девочка тут ни при чем, просто дети меня никогда не волновали. Однако Пасифая очень любит своих детей, особенно мутанта. Возможно, поэтому я и вызвалась сопровождать ее младшую дочь в Афины – туда, где никогда не была. А теперь я тут и хочу отсюда убраться.

Я постоянно хочу отсюда убраться, но не жалею, что покинула Крит. Прислуживая царице, я провела в Кносском дворце почти всю свою жизнь. Думала, в Афинах ничего не изменится, ведь я буду прислуживать ее дочери. Зато повидаю новое место.

Другие ли здесь люди? В чем-то – да, в чем-то – нет. Грубее критян, я бы сказала. Менее цивилизованные. Говорят то, что думают, и в лицо высказывают свое мнение о тебе. Но и те и другие обожают посплетничать. Я сплетни не люблю и не распускаю язык, за что меня очень ценила царица Пасифая. Слухи вокруг нее никогда не стихают. Я думала, что должна рассказать людям правду о ней, но она ясно дала понять: это не входит в мои обязанности, пусть болтают что угодно. Достаточно того, что правду знаем она и я, поскольку всегда нахожусь при ней.

Но должна ли я отвечать афинянам, убежденным, что Федра делит постель с Ипполитом? Чего от меня хотела бы Пасифая? Федра оказалась совершенно одна в этом странном сооружении, больше похожем на лачугу, в которой я родилась, нежели на настоящий дворец. Если до Тесея дойдут слухи об Ипполите и Федре, он может убить ее. В конце концов, ее брата он уже убил.

По этой причине я все же внесла свою лепту в сплетни, направив их в более верное русло. Невзначай, не поднимая шума. Забирая постиранные вещи, я вскользь заметила, что принцесса редко покидает комнаты и мужчин не видит. Готовя еду в общей кухне, случайно обронила, что принцесса ночами спит одна. Подобные слухи не укрепят ее статус жены, но они хотя бы правдивы, в отличие от диких фантазий о Федре и Ипполите.

Разложив наши пожитки в покоях принцессы, я ожидала повторения первых месяцев в Кносском дворце: что большую часть ночей буду спать на полу за дверью, поскольку царь не устоит перед красотой и молодостью невесты. Однако Тесей не приходил, а теперь вообще уехал.

К своему удивлению, я все чаще вспоминала первые годы, проведенные в Кноссе. Я была такой юной, хотя не считала себя таковой. Как и царица Пасифая. Тогда она родила своего первого сына, прекрасного мальчика. Она не раз говорила мне, что большего счастья, чем у них с царем Миносом, испытать невозможно.

Потом появился второй сын. Следом – слухи, жестокий смех и решения, которых мне, дочери пастуха, а не потомку богов, не постичь. Так сказал мне сам Минос. Точнее, прокричал в одну из тяжелых ночей. Я думала, меня уберут от царицы, но Пасифая, должно быть, замолвила за меня словечко.

После этого она родила двух чудесных девочек. И хотя я никогда не сплетничала, мне постоянно хотелось сказать тем, кто за спиной называл царицу Пасифаю проклятой: «Дай вам возможность, вы бы с радостью поменялись с ней местами, мутант ее сын или нет». Но, возможно, я ошибалась.

Я не просто не верила слухам о мальчике, а знала, что в них нет правды. Для начала: царица не смогла бы совокупиться с быком без моего ведома. Прошу прощения за грубость, но так и есть. Что же касается той чуши, что Дедал сделал для Пасифаи деревянную корову, в которую она и забралась…

Во-первых, где они могли бы обсуждать подобное, ни разу не оказавшись наедине? За общей трапезой, в присутствии царя и придворных?

Во-вторых, я пятнадцать лет жила в сельском доме. Дедал, может, и умный мужчина (хотя, как и прочие мужи, не такой умный, каким себя мнит), но устройство, считающееся делом его рук, не могло существовать и уж тем более не обмануло бы быка.

В-третьих, я знала это дитя. Однажды даже помышляла о том, чтобы получить дозволение уехать и увезти его из дворца, прочь от слухов и злых взглядов. Однако у Миноса были свои планы на сына – не заблуждайтесь: тот действительно его сын, – и моего мнения никто не спрашивал.

После той жуткой ночи я согласилась и дальше служить царице, но больше не желала иметь дела с ее детьми. Пасифая приняла это. В то время она, вероятно, думала, что у нее больше не будет детей. Но она родила еще. Как я уже сказала, двух девочек. И теперь я в Афинах, все равно что в царстве Аида.

Ипполит этот мне не нравится.