Особый ужас на подчиненных наводила манера Даву даже при самых крутых разносах сохранять ледяное спокойствие и почти никогда не повышать голос на провинившегося. Самые суровые выводы он всегда делал с совершенно бесстрастным видом, граничившим с равнодушием. Хорошо были известны также грубость и бесцеремонность Даву. При этом для него чины и ранги не имели никакого значения. Вот два примера подобного рода. Первый из них имел место во время похода в Россию в 1812 году. Однажды во время обеда внимание маршала привлек громкий голос неизвестного ему офицера, доносившийся с другого конца стола. «Кто вас сюда пригласил?» — вдруг раздраженно спрашивает маршал и в упор смотрит на этого офицера. «Генерал Ромеф», — следует ответ сразу же смутившегося эскадронного командира. Повернувшись к сидевшему рядом Ромефу, Даву, четко выговаривая слова, словно отдавал боевой приказ, произнес: «Моему начальнику штаба следовало бы знать, что я не позволяю приглашать к своему столу всякое дерьмо!» Не нужно обладать богатым воображением, чтобы представить, в каком положении оказались начальник штаба 1-го корпуса генерал Ромеф (он вскоре сложит свою голову при Бородино) и приглашенный им к столу маршала офицер. Второй пример. После второй капитуляции Парижа летом 1815 года военный министр Даву принимал в своем рабочем кабинете командира 1-го кавалерийского корпуса знаменитого генерала К. Пажоля. В ходе разговора, задумчиво взглянув на генерала, Даву вдруг совершенно спокойно заявил ему: «Мне кажется, генерал, что вы изменяете нам, так же как ваш тесть герцог Реджио» (хотя Даву прекрасно знал, что в период «Ста дней» маршал Удино не примкнул ни к одной из сторон). Оскорбленный до глубины души таким беспардонным обвинением, побелевший от ярости храбрый кавалерист, ветеран Революционных войн и наполеоновских походов с трудом смог подавить свой гнев. Быстро овладев собой, он с достоинством ответил: «Мсье, если бы вы не были маршалом Франции, то я заставил бы вашу шпагу познакомиться с моей». Никакой реакции Даву на столь дерзкий ответ сумевшего постоять за свою честь генерала не последовало.

Что касается жестокости Даву, то, помимо имевших место расстрелов мародеров и других нарушителей дисциплины, за ним числилось кое-что и другое. Так, в 1807 году по его приказу был сожжен немецкий город Лауэнбург; в 1812 году в Москве он приказал расстреливать на месте всех «поджигателей»; затем такой же приказ им был отдан в отношении партизан; в 1813 году в Гамбурге Даву приказал расстреливать на месте всех вражеских шпионов и т. д. Но все же Даву не был тем «Аракчеевым» при Наполеоне, как его нередко изображают в некоторых художественных произведениях. Искажение писателями, в том числе и Л. Н. Толстым в его романе «Война и мир», образа этого маршала произошло под влиянием ряда крайне тенденциозных и весьма субъективных мемуаров, в которых их авторы во всех цветах и красках расписывают «свирепость», «кровожадность», беспощадность», «бездушие» Даву, часто приписывая ему и то, чего никогда на самом деле не было, или же грубо искажая имевшие место факты. Тем самым они преследовали цель задним числом свести счеты с некогда, как говорится, «наступившим им на хвост» военачальником. Все эти мемуары появились на свет уже после смерти маршала, и он, естественно, ничего не мог сказать в свое оправдание. Введенные же в заблуждение этими мемуаристами писатели (за неимением других материалов, которые появятся позднее) принимали на веру все приводимые ими «факты» и использовали их в своих произведениях. На самом же деле Даву был одним из образованнейших маршалов Наполеона (если только не самым образованным), волевым и настойчивым в достижении поставленных целей человеком. Нельзя, конечно, оправдывать излишнюю суровость Даву, но и считать его своего рода «варваром» тоже, по меньшей мере, опрометчиво. Что же касается фактов проявления им жестокости, то они чаще всего диктовались суровой военной необходимостью, когда всякие разглагольствования о «гуманизме» и «либерализме» не только неуместны, но и вредны. Извечный закон войны суров и прост — уничтожь врага или сам будешь уничтожен. Правда, с незапамятных времен известен и другой, так сказать, альтернативный выход — покорись врагу, сохрани свою презренную жизнь и будь его рабом. Но настоящие воины испокон веков предпочитали смерть рабству… Впрочем, все факты о жестокости Даву сильно преувеличены. Объективные исследования о деятельности этого маршала показывают, что он чаще всего только угрожал, чем в действительности карал. Как и Наполеон, «железный маршал» большей частью лишь унижал и оскорблял провинившихся, но отнюдь не наказывал по всей строгости законов военного времени.

К отрицательным качествам Даву следует отнести также и то, что в завоеванных странах он вел себя, как своего рода римский проконсул, управляя ими железной рукой. Даву считал, что как победитель он вправе распоряжаться ресурсами и материальными ценностями покоренных стран по собственному усмотрению, не считаясь ни с какими законами и принципами, обычно соблюдаемыми в международном праве. Но грабителем, использующим чужие богатства для собственного обогащения, как некоторые из его коллег-маршалов, этот потомок бургундских рыцарей не был. В этом плане Даву выделялся особой щепетильностью. Все, что было захвачено или конфисковано, шло в доход государства или на нужды возглавляемых им войск. Естественно, что подчиненные ему генералы и чиновники вынуждены были следовать примеру своего маршала.

В плеяде наполеоновских маршалов Даву выделялся не только искусством военачальника и храбростью воина, но и большой самостоятельностью, неприступностью и нелицеприятностью. Он, как никто другой, умел поддерживать в войсках дисциплину и порядок, жестко пресекая грабежи и насилия во время ведения боевых действий. «Железный маршал» вошел в историю как прямой и честный солдат, который меньше всего заботился о том, чтобы кому-то и где-то понравиться. Он был одним из богатейших людей в наполеоновской Франции (его годовой доход составлял свыше 900 тыс. франков). Внешне это был малообщительный, невысокого роста, слегка сутуловатый, лысоватый, склонный к полноте и очень близорукий человек. Почти всегда имел хмурый или чем-то недовольный вид. В блистательном созвездии маршалов Первой империи Даву, безусловно, был звездой первой величины, оставив по себе память как один из наиболее талантливых военачальников наполеоновской армии.

Французский военный деятель Журдан (Jourdan) Жан Батист (29.04.1762, Лимож, департамент Верхняя Вьенна, — 23.11.1833, Париж), маршал Франции (1804), граф (1815), пэр Франции (1815). Сын врача.

Военную службу начал в 1778 году рядовым солдатом Оксерского пехотного полка. В 1779—1782 годах участвовал в войне за независимость английских колоний в Северной Америке (1775—1783). Тяжело заболев, возвратился во Францию и уволился из армии (1784). Женился на родственнице купца и, открыв собственную лавку, занялся предпринимательством.

Великая Французская революция (1789) вновь призвала Журдана на военное поприще. Он принял активное участие в формировании Национальной гвардии своего родного города, где стал капитаном. В 1791 году он был уже подполковником и командиром 2-го батальона волонтеров департамента Верхняя Вьенна. С началом войны против 1-й антифранцузской коалиции европейских держав (1792) этот батальон вошел в состав Северной армии. Уже в первых боях с интервентами Журдан показал себя грамотным, храбрым и решительным офицером, был назначен командиром бригады и произведен в полковники. Командуя бригадой, особенно отличился в сражении при Жемапе (6 ноября 1792 года). Участвовал в походе генерала Ш. Дюмурье в Голландию, отличился в сражениях при Намюре и Неервиндене, а затем, во время отступления, прикрывал отход французской армии.