поцеловал меня. В его дыхании я явственно уловила запах хорошего скотча. – Лишь только не зла?

Протянув руку, я расстегнула верхнюю пуговицу его воротника.

– Полагаю… – за первой последовала следующая пуговица, обнажив ключицу и верхнюю часть майки, – …это зависит от того, что именно человек вкладывает в понятие слова «зло».

Натаниэль провел пальцем по вырезу моей ночной рубашки.

– Я рад был бы услышать твое тому определение.

– Ну… – Я добралась до последней пуговицы и вытащила его рубашку из брюк. – Например. Допустим, во время своих общений с высшим руководством страны кто-то узнает что-то такое, что, как истинный муж, должен был бы сообщить своей благоверной, но промолчал. Считать ли это злом?

Рука Натаниэля замерла на бретельке моей ночной рубашки.

– Интересный пример. – Он расстегнул ремень и поцеловал мое обнаженное плечо. – А нельзя ли подробностей?

Я с удовольствием вдохнула мускусный запах его лосьона после бритья и сладковатый привкус дорогущей сигары.

– Я говорю о том, что принято решение о расширении корпуса астронавтов.

Уткнувшись лицом в его волосы, я на ощупь отыскала его ремень.

– Предположим, что сообщать о том было бы преждевременно. Предположим, что принятие окончательного решения об увеличении числа астронавтов напрямую зависело от успеха миссии Паркера. Следовало ли, по-твоему, подавать кому-либо преждевременные надежды? И является ли, по-твоему, сокрытие такой информации от близкого человека злом?

– М-м… Надежды мои обретают все более осязаемую форму. – Я расстегнула молнию на его брюках, и руки Натаниэля сжали мои предплечья. – Особенно надежды того, кто был, скажем, во время Второй мировой пилотом? Того, у кого за душой приличное время налетов и кто полностью соответствует всем требованиям по росту и весу?

– О да. – Он прочистил горло, и его горячее дыхание коснулось моей шеи. – Надежды такого вряд ли канут в Лету.

– Твоя забота о моем душевном спокойствии мною понята и даже почти принята. Но… – Я откинулась на кровать. Закинув руки за голову, стянула с себя ночную рубашку. Мои обнаженные груди принялся ласкать ночной прохладный воздух. А также и взгляд моего мужа. – Ты защищаешь меня будто ребенка. А я, по-твоему, ребенок?

– Боже мой. Нет. Конечно же, нет.

Он стянул с себя сорочку и снял нижнюю рубашку, и изгиб его подтянутого живота очертила своим сдержанным светом прикроватная лампа.

Я отбросила ночную рубашку в сторону. Его пристальный взгляд оказался прикован ко мне, а рот – приоткрыт.

– Итак, спрошу я тебя, почему ты не удосужился поговорить со мной как со взрослым человеком?

И я сразу же почти пожалела о своем вопросе. Пожалела лишь почти, поскольку он, стянув с себя одним движением и брюки, и трусы, замер, и я вволю полюбовалась его почти плоским животом и темными волосами внизу.

– Просто понимал, что от наших с тобой разглагольствований ничего не изменится. Программа висела на волоске, и, не удайся запуск, ее бы немедленно свернули. Так какой смысл тебе было с моей подачи вникать во все сопутствующие ей перипетии? – Натаниэль полностью стянул с себя брюки. – Ты видишь на улицах снег? Люди его видят постоянно и оттого полагают, что потепление в ближайшее время не наступит. Так что…

Я потянулась к нему всем телом, и Натаниэль скользнул между моих ног. Толкнул меня назад, на кровать. Прижался ко мне всем своим телом. Во всю свою длину. Обернув одно бедро вокруг его ноги, я прижалась к нему, и его глаза, да и мои тоже, закрылись.

– Потепление определенно приближается.

– Несомненно.

Он всем телом слегка переместился, и его пальцы нашли яркий сгусток наслаждения между моих ног и…

И оказалось, что весь наш мир еще немного подождет и никуда при этом не денется.

– О… О боже. Мы готовы к запуску.

11

МАК ФОРСИРУЕТ РАКЕТНУЮ ПРОГРАММУ

КАНЗАС-СИТИ, штат Канзас, 3 марта 1956 года

Международная аэрокосмическая коалиция планирует в ближайшие три года запустить от 75 до 105 ракет крупного тоннажа, рассчитывая тем самым к 1960 году создать колонию на Луне.

– Помните ли вы, где были, когда упал метеорит? – Наш раввин оглядел собравшихся.

Не знаю, у кого как, но мои глаза мгновенно обожгли слезы.

Конечно же, я помнила.

Позади меня носом шмыгнула незнакомая женщина.

Где она была четыре года назад, 3 марта 1952 года? Была ли в постели со своим мужем? Готовила ли завтрак для своих детей? Или оказалась одной из тех миллионов, кто о катастрофе услышал несколько позже?

– Я вот – рассказывал недавно обрученной молодой паре о тех радостях, которые им предстоят после вступления в брак. В дверь постучала моя секретарша, чего прежде она в подобные минуты никогда не делала. Она открыла дверь и разрыдалась. Вы все знаете миссис Шваб. Вы когда-нибудь видели ее без улыбки? «Радио», – сказала она тогда.

Рабби Нойбергер пожал плечами и каким-то образом передал все последовавшее затем горе.

– Я всегда буду думать об этом моменте, как о пороге между «до» и «после». – Он поднял палец. – Если бы той молодой пары не было в моем кабинете, я бы, несомненно, тут же предался горю. Но они спросили меня, должно ли им теперь все еще вступать в брак. Теперь, когда, казалось, наступает конец света. Тем не менее должно ли им?

Рабби чуть склонился вперед, и в напряженной тишине, возникшей вокруг нас, стало слышно затаенное дыхание каждого оказавшегося в синагоге человека.

– Да. Брак тоже является порогом между «до» и «после». В брак люди вступают каждый день, и всегда будет для них что-то «до» и что-то будет «после». Вопрос не в пороге. Вопрос в том, что будет после того, как вы этот порог переступите.

Я провела пальцем под правым глазом, и тот, большой палец перчатки, надетой на мою руку, потемнел от туши.

– А далее вы живете. Вы помните. И так всегда делал наш народ.

За пределами синагоги по всему городу зазвонили колокола. Возможно, по всей стране, а может быть, и по всей планете. На часы мне смотреть не пришлось.

Было, разумеется, 9:53 утра.

Я закрыла глаза и даже с закрытыми глазами, даже четыре года спустя, все же увидела свет. Да. Я помнила, где была, когда упал Метеорит.

* * *

Я сидела в кафетерии Международной Аэрокосмической Коалиции, и передо мной на тарелке находился кусок отменного морковного пирога, приготовленный работающим здесь кондитером-французом. За столом со мной сидели Хелен, Басира и Миртл. Когда мы жили с Миртл, я и понятия не имела, что она во время