Едва пробились из-под земли хрустальные стрелы подснежников, принялся Нил ходить в холмы – пока не покрылись они вересковыми коврами и не ступили на них босые ноги рыжеволосой Айры. Мигом забылись его горести. Все летние дни проводил он с возлюбленной, а только всплывала из моря лунная ладья Арианрод – отправлялся к старому дольмену и там рассказывал сказки лукавым шанахи, озерным феям, фавнам и сатирам. Ни разу не споткнулся и не повторился Нил, потому что лучше путеводной звезды вел его зеленый взгляд Айры – и такая нежность и гордость светились в ее глазах, что слова сами ложились ему на язык.

Семь лет по семь месяцев длилось испытание сказочника. Каких только историй ни услышали за это время абердинские холмы: про пляшущий камень и гусыню, которая несла золотые яйца; про короля Артура и пастуха, обманувшего трех великанов; про сирен, что до смерти баюкали моряков своими песнями, и цвергов, за чьи ожерелья боги были готовы отдать вечную молодость… Были среди сказок Нила короткие и длинные, веселые и грустные – но ни одна не наскучила его бессмертным слушателям.

Ни капли не изменилась за эти годы рыжеволосая Айра, а вот висков Нила коснулась первая седина. Все так же верно звенел в его груди серебряный бубенец, а вот новые истории приходили все реже. Теперь он не мог заснуть до утра, пытаясь придумать сказку, которую расскажет следующей ночью. Семь лет платил он выкуп за возлюбленную – и вот, когда до конца срока осталась единственная ночь Самайна, понял, что истратил все истории, услышанные или придуманные.

С тяжелым сердцем отправился Нил в холмы. Не проще ли сдаться и признать, что смертный мужчина – не пара бессмертной шанахи? Не было ему жаль потраченных лет, только стыдно перед обманутой Айрой.

– Ну, – сказал зеленый царь, словно хрустнул октябрьский лед под волчьей лапой, – какую сказку ты приготовил нам сегодня?

Поднял голову Нил, готовясь признать поражение – и вдруг встретился взглядом с зелеными глазами Айры. И такая надежда светилась в их глубине, что с языка его само сорвалось:

– Жил в Абердине парнишка по имени Нил – не богатый, не бедный, а только и было у него всего хозяйства, что безрогая корова и две гусыни. Но не деньгами или пастбищами был славен Нил, а своим умением рассказывать сказки…

Дольше жизни показались Нилу семь лет ожидания – вот и история его получилась длинной, длиннее даже ночи Самайна. Не отрываясь, смотрел сказочник на невесту – а когда наконец завершил рассказ, холодный свет заливал вересковые холмы, на которых стояли лишь они с Айрой. Зеленый царь и его свита пропали, будто и не бывало.

Тем же утром обвенчался Нил с возлюбленной. Талант рассказчика привел в их дом слушателей и достаток, а Лугнасад подарил наследника – рыжеволосого, как мать, и сероглазого, как отец. С ним к Нилу пришли новые истории – про лунных барашков, и остарских кроликов, и песочного человека, что приносит детям самые добрые сны.

– Сказку! Сказку! – с сияющими глазами просил юный Патрик, дергая за рукав сидящего у камина отца.

И Нил понимал, что эти истории не закончатся у него никогда.

Елена Фельдман

Касьян, домовой третьей гильдии, пребывал в глубокой задумчивости. За что его сместили с должности? Вчера Главный вызвал к себе и, строго глядя из-под насупленных бровей, произнес: «В башню, лестничным!»

Эх, прощай уютная квартирка на Большаковской набережной. Три комнаты, балкон, кухня, санузел раздельный. И за что разжаловали – не объяснили. Вот Гришку сослали коридорным в отель, так хоть понятно за какие грехи. Он, Гришка, с кикиморой спутался. А та возьми и снесись. И указала на Гришку – его, мол. Главный решил пока горячку не пороть, подождать вылупления. Но Гришку все равно сослал. А тому и горя мало. Дурак, он везде найдет, как развлечься. С горничной вздумал шутки шутить. Как за спиной у нее мужик замаячит, Гришка хвать девицу за зад. Та в крик, визг, клиента по морде. Скандал, а Гришке радость. Ну что с него взять, трехсотлетнего? Зелень.

Касьян окинул взглядом новое жилище. Грязно, надписи на стенах неприличные, паутина с потолка свисает. Кроме голубей, никаких тебе жильцов. Все загадили кругом – ступить некуда. Что за птица вредная? И ведь облюбовали башню – не выведешь. Оно и понятно, от центра далеко, на отшибе. Тишина такая, что в ушах звенит. Муторно на душе от этой тишины. Еще и осень, дождь моросит не переставая. Деревянные перекрытия грибком взялись, еще пару лет – и рухнут. Брошенное место, запущенное. Что здесь домовому-то делать, с опытом?

Дни потекли серой чередой. Касьян от скуки гонял голубей или забирался на самую крышу и смотрел на город. Вон Большаковская набережная, и угол дома виден, где ему так хорошо жилось. А вот и Гришкин отель. Что он там поделывает, оболтус? Развлекается, поди. Среди людей ведь. Хоть бы кто заблудился, случайно забрел в башню, от дождя спасаясь. Так и с ума сойти недолго в одиночестве. Голуби – не в счет.

Желания всегда исполняются, какими бы безумными они ни казались вначале. В ту ночь Касьян спал тревожно. Он снова видел набивший оскомину сон.

Липкий, навязчивый кошмар гонит домового по винтовой лестнице вверх. Но это не башенная лестница, совсем другая, из прошлой жизни. Он должен вспомнить что-то важное, пока не оборвалось сновидение. Касьян это знает, поэтому торопится, скорее, на самый верх. Лестница заканчивается, он протягивает руку к маленькой дверке над головой и… просыпается.

Сердце колотится, отдаваясь ударами в висках. Нет, еще какой-то звук. Посторонний, осторожный и оттого различимый.

Ну и дела. Вверх по лестнице идет девчонка лет семнадцати. Мокрые от дождя волосы спутались, упали на лицо, а она словно не замечает. Хватается бледными руками за гнилые перила. И упорно идет вверх. Откуда она здесь, в такое время?

Только рассвет забрезжил. Касьян посмотрел вниз – никакого транспортного средства. Пешком пришла из города? Домовой осторожно двинулся следом. Куда это она? На крышу! Уж не прыгать ли собралась? Глаза-то как горят решимостью. А руки дрожат. Не то от холода, не то от сомнений.

Девушка меж тем добралась до самого верха. Толкнула железную дверь. Та заскрипела, взметнулись в небо потревоженные голуби.

– Кх-м… – кашлянул в кулак Касьян, – доброе утречко тем, кто не спит.

Девчонка вздрогнула, обернулась. Глаза расширились. От ужаса, наверное. Вот ведь непонятный народ самоубийцы. Только что прыгать собиралась, а тут рядового домового испугалась.

– Ты кто? Уйди! – вжалась в стену, с домового глаз не сводит.

– Куда ж я пойду, я здесь живу. Это ты без спросу пришла, меня разбудила, голубок моих потревожила. Потеряла что-нибудь? Или на город пришла посмотреть? Так это позже надо, как туман рассеется. Вид хороший отсюда открывается, это ты верно подметила. Но туман только после восьми пропадет. Ты пока подожди, присядь, в ногах правды нет.

– Уйди, я сказала, сгинь, – девчонка сорвалась на крик. Губы дрожат – не все потеряно.