Белки глаз Ундины поблескивали из-под век — она спала. Никс вдруг понял, как он устал. Устал бежать, устал бояться, устал от одиночества. Он лег рядом, обнял ее. Тело девушки было одновременно теплым и прохладным, словно внутри ее боролись две силы. Ему было знакомо это противоречие — знакомо всю жизнь. Лежать возле нее было так спокойно, что он позволил себе закрыть глаза. Он вспоминал людей, которых встречал в жизни: Джейкоба и К. А., Блика и Нив, и то общее, что было между ними. Он вспоминал пылающие щеки Нив, изгибавшейся на коленях у Тима Бликера, вспоминал уголок нижнего белья, который видел, когда они миловались с К. А. на диване. Ее светлые волосы, исчезающие в сиянии Джейкоба, когда отец взял ее на руки, — словно легчайший отсвет огня перекинулся на нее…

«Нет!» — Он отбросил эту мысль прочь.

Свет остался. Он был единственным, на что Никс мог положиться. Он снова посмотрел на Ундину. Откуда-то ему было известно, что вокруг нее мантия света не появится никогда. Он сунул руку в карман, чтобы найти «пыльцу», но расслабился, не успев до нее дотянуться. Его правая рука оставалась в кармане, в нескольких дюймах от пакетика, а левая обнимала Ундину. Он находился у нее в доме и знал, что здесь безопасно.

И последнее, о чем он успел подумать перед тем, как погрузиться в темноту: это первая за год ночь, когда он не боится заснуть.

Наутро после лучшей вечеринки года Моргана д'Амичи проснулась от лязга кастрюль на кухне. Или этот лязг раздавался у нее в голове? Пахло чем-то вкусным. Бекон, решила она. И оладушки. Она услышала знакомые, оглушительно шаркающие шаги брата и повернулась в кровати лицом к окну. Болит голова… Свет льется из окна. Болит голова… Солнце скользнуло по ее лицу, и большие пальцы ног заелозили по шелковистой поверхности перкалевой простыни. Моргана поняла, что К. А. готовит завтрак, прямо как в старые добрые времена, и мысль эта доставила радость, несмотря на головную боль. Она еще глубже зарылась в белоснежные покрывала. Ей было тепло и спокойно и…

Тут Моргана распахнула глаза, ощутив, как сердце ухнуло в пятки.

Прошлая ночь. Что произошло прошлой ночью?

Последнее, что она помнила, так это как танцевала с Джеймсом Мозервеллом. Она попросила поцеловать ее, а он слинял. Еще она накричала на Ундину, а потом свалила с вечеринки. Темное полотно дороги. Свет фонарей. Проезжающая машина.

Вот оно. Все дальнейшее, осознала Моргана, как корова языком слизнула. Должно быть, она вырубилась.

Нет. Мотылек не мог это сделать.

Или мог? Она дала ему? Моргана просунула руку между бедер — трусики были на месте, все чин-чином. Мысль о том, что Джеймс Мозервелл овладел ею, пока она была пьяна, бесила ее, но если бы он оставил себе доказательство победы, она просто сошла бы с ума.

И как она умудрилась так напиться? Моргана не пила никогда — ей не нравилось терять власть над собой, и уж тем более до полного беспамятства. Но как же она добралась до дома?

Через окно Моргана взглянула на желтые розы, которые мать посадила много лет назад, сразу после того, как ушел отец. Чтобы твой день был ярче, сказала тогда Ивонн. Обычно цветы поднимали ей настроение, но сегодня Моргана заметила лишь изъеденные листья и пожухлые лепестки. Чахлые колючие ветки никак не смогли скрыть тот факт, что живет она в доме, лишь немногим лучше трейлера. Моргана провела пальцем по выбившемуся локону, лежавшему на подушке; ее наполняли растерянность, тревога и апатия. В волосах застряла веточка. Моргана взглянула на нее, а потом провела рукой по затылку и обнаружила там клочок сухого листка. Она рывком выскочила из кровати — ступни и щиколотки были покрыты следами засохшей грязи, на плече остались крошечные красные царапины. «Господи боже, — подумала она. — Они занимались этим прямо на земле, как животные?»

Лучше сделать вид, что ничего этого нет.

«Сейчас воскресенье, обычное воскресенье, — сказала себе Моргана. — Я дома. Кака готовит завтрак. Все прекрасно».

Как ни в чем не бывало она принялась за привычные утренние процедуры: подошла к трюмо, вытащила пижамные штаны в «индийских огурцах», провела щеткой по спутанным волосам. Из них посыпались кусочки листьев и палочек, но она даже бровью не повела, потом надела любимое японское кимоно, аккуратно завязав пояс.

«Все прекрасно. А если и нет, то я сделаю так, чтобы все стало прекрасно».

Она потерла глаза, пощипала щеки, чтобы вернуть им румянец, и босиком, с улыбкой, прошла на кухню. К. А., в своей обычной воскресной форме — черная футболка и джинсы, — глянул на нее, стоя у плиты.

— Уж не полночный ли странник…

Моргана запаниковала, но тут же поняла, что К. А. шутит над тем способом, каким она покинула вечеринку. К. А. раскрыл объятия, и Моргана прильнула к его груди, маленькая и притихшая. Но привычному покою мешали чужие лица: Мотылька… и Нив. Вот ведь шалава!

Должно быть, обнимая ее, брат ощутил напряжение Морганы. Он отступил назад и взглянул вопросительно.

— Так что с тобой произошло? Последнее, что я слышал, — ты была с этим пижоном, Мотыльком, а потом исчезла. Я всю ночь рыскал по Портленду. Звонил не переставая, но мама была у Тодда, дома никто не отвечал, а твоя трубка была выключена…

Моргана по-прежнему молчала. Она пыталась дышать в такт с К. А. и думать только о том, что все прекрасно: она у себя на кухне, сейчас утро и все здесь светло и ясно!

Испачканными мукой пальцами брат взял ее за подбородок и приподнял лицо:

— Эй, сестренка! Я беспокоился за тебя.

Она смогла выдавить лишь напряженный смешок.

— Ну, теперь-то я здесь.

К. А. еще секунду смотрел ей в глаза, потом поглядел на ее ноги. Она тоже опустила взгляд. Ноги были не просто грязными — покрытые черной засохшей коростой, они были отвратительно грязны!

— Ох, блин!..

Она отшатнулась, пожалев, что не отправилась первым делом в ванную.

— То, о чем ты подумал, было в глубоком детстве, К. А. — Она открыла холодильник и заглянула внутрь, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше. — Просто вывозилась немного, пока добиралась до дома, и все тут.

— Босиком?

Он посмотрел на серебристые босоножки, которые стояли возле двери: обувь от Маноло, ее единственная пара. Моргана тоже посмотрела на них и делано небрежным голосом ответила:

— Все ради туфель. А где апельсиновый сок? Я умираю с голоду.

К. А. указал в сторону столовой, однако его лицо по-прежнему было озабоченным.

— Стол накрыт. — Он помолчал и спросил: — Где ты была, когда приперся Джейкоб?

Моргана прошлепала к столу, плотнее задергивая на себе хлопчатобумажный халат.

— Клоуз? Пожалуй, он староват, чтобы колбаситься на вечеринках для старшеклассников.