Реальный человек мне был до фени. Мне было так удобней, что ли. Причем когда реальным барышням надоедало такое раздвоение их личностей, они меня отсылали к чертям собачьим. И я, конечно, расстраивался. Для меня это была трагедия. Стало быть… Во всем виновата литература! Конечно!

Я очнулся, посмотрев на Ленку: может, я опять разговаривал вслух? Нет, она уже молчала, смотрела на воду, на грязноватые буруны, методично мелькающие аквамарином.

А сейчас-то наоборот! Ленка, фантом, призрак, ну какие люди могут быть в прошлом, я же не совсем ку-ку, этот несуществующий человек становится абсолютно реальным. Может быть, она и стала плотью, стала живой с настоящей теплой кровью и душой только из-за того, что полюбила меня! А она меня любит! Я же это чувствую.

На пароходике мегафон что-то выкрикнул, корабль заурчал, начал тормозить, ткнулся в причал, и вскоре мы выскочили на набережную перед концертным залом «Россия».

Гостиница «Россия» целехонькая стояла перед нами. Вдалеке слева маячила кремлевская стена с палисадником, с которого, собственно, я и начал турне по… по чему? По прошлому? Трудно сказать точно. Прошлое мое это или еще что-то другое, неподвластное здравому пониманию. В стеклянной витрине концертного зала висел красно-коричневый плакат. Гастроли в СССР. Певец и пианист Элтон Джон (вокал, фортепьяно), Рей Купер (ударные инструменты). Великобритания. Май 1979 года. Концерт идет без антракта.

– Обалдеть… Сидор… Хочу! Хочу! Когда концерт?

– Не знаю, Лен.

Но Ленка уже рванула к стеклянным дверям кассы. Через пару минут я увидел ее погрустневшее лицо.

– Билетов, естественно, нет. Остатки будут продавать двадцать седьмого числа. С восьми утра. А сам концерт двадцать восьмого. Слушай, а давай придем к открытию? Нет. Надо раньше. Надо ночью. Чтобы быть первыми. Или лучше вечером? Погода отличная. Идем? Это же сам Элтон, понимаешь? Да ты не представляешь, как я его люблю!

Я представлял, как она его любит. Потому что тогда, в семьдесят девятом, через три дня, вот здесь, прямо под гранитной облицовочной стеной, в другой жизни, моя ли она была и вправду, мне уже все равно, я буду стоять в очереди за билетами на Элтона Джона.

Помню, тот день был солнечным. Я приехал за сутки до продажи билетов, вот сюда. Изрядная толпа уже бурлила. Потом менты поставили железные ограждения. Вдоль этой стены с дикими нетесаными кусками гранита. Толпа систематизировалась в очередь, растянувшуюся до вот той белобрысой церквушки. Наступила ночь. Такого взаимопонимания, братства, всеобщей любви я больше не видел никогда. В 1979 году в ста метрах от Кремля мы жгли костры, пили нескончаемый портвейн, истошно блевали на молодую траву, орали песни, целовались с отчаянными девчушками и прожили ту ночь в какой-то бесконечной радости. Люди приходили, уходили. Этот железный заборчик был границей того и этого мира. Конечно, так нам казалось. Зайдя за него, очутившись в узком пространстве между стеной и забором, ты вдруг ощущал свободу. Милиция не забирала никого из-за забора. Но вот стоило отойти… Так, здрасьте, ваши документы. Свобода в ограничении свободы. Вот какая штуковина.

И хотелось на Элтона. Дома лежала маленькая пластика фирмы «Мелодия». С песнями «До свиданья, желтая кирпичная дорога». И «Crocodile Rock». Уже и не помню, как это название перевели на русский. Крокодильский рок? Я и тогда был один. И мне так хотелось такой вот Ленки, любимого человека и настоящего друга. Но тогда ее не было. Зато есть сейчас, вот стоит и смеется. Да плевать, что я в другом времени! Мне же дается шанс, который я упустил в жизни. Наплюй на жизнь, наплюй на время, живи и люби. А та сила, которая отправила тебя сюда, неужели не позаботится о такой ерунде, как быт, как документы, деньги, квартиры и прочая чушь. Это даже не смешно! Конечно, для этой силы возможно все. Дают – бери и благодари. И не думай.

«Кстати, – подумал я, – а ведь на концерт Элтона я так и не попал в 79-м». После той великой ночи настало утро. Нужно было ждать восьми, что было уже тоскливо и нудно среди серых с похмелья лиц, россыпи пустой посуды, грязи и заблеванного пространства. И я, дождавшись шести, открытия метро, уехал домой. Вот так. Ждал, ждал и свернул.

– Не нравится мне гостиница. Не к месту эти стекляшки, – Ленка прищурилась на солнце.

– Снесут.

– Когда?

– Лет через тридцать.

– Через тридцать… Все-то ты знаешь… Точно?

– Точно.

– Ну вот. Я уже старуха буду… А ты – дед с клюкой! И мы будем сидеть на завалинке и лузгать семечки!

– Нет. Я не постарею. Я буду такой же, как сейчас.

– Ну уж прям! Это нечестно! Ты, значит, этакий бессмертный и вечно молодой, а я старуха древняя? Не, Сидор, так не пойдет. Я тоже хочу молодой. Купишь мне молодильных яблок?

– Да.

– Честно?

– Честно.

– Ну, смотри. Тогда заметано.

– Обязательно, Лен.

– А давай поедем на следующий год в Абхазию? В Пицунду. Я в детстве была. Там есть чудесный пансионат. Газеты «Правда». Я с отцом помирюсь, он нам путевки сделает. Хочешь?

– Хочу.

– Все. Вечером звоню ему. Слушай, а почему я сказала «в следующем году»? Давай в этом? Сейчас май… Летом там народа дофига, мест не будет, шум-гам-гиппопотам, давай в сентябре? Точно! В сентябре!

– Давай.

– Куда мы идем?

– Не знаю. Куда ты хочешь?

– Ну, Сидор, ты же мужчина! Скажи свое веское и суровое слово!

– Суровое… Эх… Тогда так. Идем мы в сад «Эрмитаж» есть мороженое и глотать шипучий лимонад! Сидеть, обнявшись, на изогнутых, как виолончель, старорежимных лавочках и дышать сиренью. В «Эрмитаже» ее полно! Там есть чудесное место рядом с деревянным, узорчатым, очень дачным павильончиком «Читальня».

– О, как вы интимно изящны в своих желаниях, мой господин… Слушаю и повинуюсь.

– Лен, изящность – это слишком правильно. А любовь, она всегда – ни о чем.

Полина, покачиваясь, с трудом шла по языку Игоря. Она была в клетчатой черно-белой юбке, черных шерстяных чулочках и кедах. Точь-в-точь, как на картине известной художницы Eugen Jagger, которую он видел зимой в Манеже. Полина, как канатоходец, балансировала, нелепо взмахивая руками. В одной, для сохранения равновесия, был веер, в другой – бутылка пива.