— Если бы я этого не знал, разве стал бы писать ее портрет с вас?

Кларисса не понимала, то ли возмутиться, то ли рассмеяться после этих слов.

— «Путь к совершенству», — повторила она после затянувшейся паузы, лишь бы хоть что-то сказать. — Так ведь озаглавлена эта книга?

— Да — и название великолепное, вам не кажется? — восхищенно воскликнул Бернини. — Будто мы, люди, находимся на этом свете ради того, чтобы стать совершенными. Эх, какой восхитительный бред! Совершенны звезды на небосводе, может быть, солнце, но люди?..

— Вы должны рассказать, что говорил Иисус Терезе.

— Верно! Спаситель понимал, что если и есть на земле совершенство, то лишь в женском обличье.

Оторвав взор от мольберта, Бернини глянул на Клариссу так, будто слова адресовались не святой, а ей самой.

— «Если бы небеса уже не были бы созданы мною, я бы создал еще одни для тебя одной».

По спине Клариссы побежали мурашки. Как Бернини мог говорить ей такое! Никто еще с ней так не разговаривал. И пусть это не его слова — все равно не следует позволять ему ничего подобного!

Лоренцо продолжал бросать на нее хитроватые взоры, будто цыган, и от них у девушки вновь побежали мурашки по спине. О чем она думала, соглашаясь позировать? И почему именно в этот день решила пригласить Бернини сюда? Уж не потому ли, что ей было известно: сегодня кузины в палаццо не будет?

— Прошу вас, — тихо произнесла Кларисса. — Прекратите говорить такие вещи.

— Как вы можете требовать от меня это? Давайте тогда запретим соловью петь! Верующему молиться!

— Разве это имеет отношение к вере?

— И это спрашиваете вы? Богиня?

— Не говорите со мной так! Я всего лишь женщина.

— Да, женщина! Что может быть величественнее, драгоценнее женщины?

Опустив мольберт, Бернини устремил на Клариссу взор своих темных глаз. Скульптор уставился на нее так, что Кларисса вдруг почувствовала себя нагой. Сердце билось где-то в горле, во рту мгновенно пересохло. И, понимая, что в этом нет ровным счетом никакого смысла, она стала прикрывать плечи тканью драпировки в наивной попытке защитить себя от этого всепроникающего взора. Но от него не спасало ничто — он был вездесущ.

— Существует два типа женщин, княгиня, — начал Бернини совершенно серьезным тоном, будто оба были в церкви, а не в ее уютной комнате. — Одни, словно античные вазы, чудесны, красивы, но стоит кому-нибудь прикоснуться к ним, как они превращаются в пыль. Других можно сравнить с граппой: сначала она обжигает горло, а потом, уже оказавшись в груди, начинает трепетать крылышками, словно бабочка.

Сделав шаг в ее сторону, Лоренцо пристально посмотрел на Клариссу и спросил:

— К какому же типу отнести вас, княгиня?

Лоренцо Бернини летел из палаццо Памфили будто на крыльях. И все-таки жизнь чудесна! Насвистывая разухабистую песенку, он, перейдя через пьяцца Навона, направился к палаццо Барберини — пешком, к чему спешка, если Урбан теперь оплачивал ему и путь на работу. Лоренцо шел на стройку дворца папской фамилии посмотреть, все ли там в порядке, а после собрался в собор Святого Петра проследить за установкой деревянной модели балдахина. Старый хрыч Мадерна незадолго до смерти нанял целую свору ремесленников ради того, чтобы обеспечить своим землякам долгосрочные контракты на работу. Этот миланский сброд вечно ввязывался в конфликты с нанятыми самим Лоренцо рабочими-тосканцами, и обычно конфликты выливались в потасовки. Здесь нужен глаз да глаз.

В дворовых воротах палаццо Барберини его дожидался Франческо.

— Я больше с тобой не работаю! — с ходу заявил он.

— Ты с ума сошел? Ты же клятву давал! Что на тебя снова нашло?

Франческо не отвечал, лишь упрямо мотнул головой. На его физиономии застыло хорошо знакомое Бернини упрямое выражение.

— Может, сегодня праздничный день, а я ненароком запамятовал?

— Я ухожу со стройки. Мои люди в курсе. И уже собирают инструменты.

— Но после обеда ты все же сходишь со мной на стройку в собор?

— Ты что, не слышал? Я больше у тебя не работаю! Баста! Лоренцо свалился с небес на грешную землю. Его помощник, его единственный настоящий помощник, его правая рука отказывается работать? Без предварительного уведомления, безо всего, просто так — раз, и не работаю! Лоренцо замутило, когда он задумался о возможных последствиях этого шага Кастелли.

— Ты можешь сказать мне, что заставило тебя принять такое идиотское решение? — стараясь оставаться спокойным, спросил Бернини.

— Я тебе отчитываться не намерен.

— Нет, это все не так-то просто. У нас с тобой договоры.

— Договоры — ничтожные бумажки.

— Ну-ну! Я тебя к суду привлеку за такие дела. Потеряешь все, что имеешь.

Франческо пожал плечами, будто это его не касалось. Ненормальный, упрямый идиот! Лоренцо из последних сил сдерживал себя, чтобы не схватить его за глотку.

— В чем причина? — снова задал он тот же вопрос. Франческо, не скрывая презрения, ответил:

— Ты обманщик!

— Я? Я — обманщик? — Лоренцо невольно схватился за шпагу. — Как тебе взбрело в голову предъявлять подобные обвинения?

— Разумеется, ты обманщик, — повторил Франческо. — Выдаешь чужую работу за свою. Если твой отец позволяет такое — его дело. Но со мной это не пройдет.

— Ах вот в чем загвоздка! Теперь понятно. Когда префект вручил мне титул почетного гражданина…

— Да-да, титул почетного гражданина, и золотую цепь, и пять сотен скудо!

— И что? — Лоренцо оставил шпагу в покое. — Если все дело в деньгах, сколько ты хочешь? Пятьдесят скудо? Сто?

— Речь о другом. Ты преуменьшаешь мой вклад. Будто ты один создавал этот катафалк.

— Идея была моя.

— А кто ее воплотил? Не потерплю, чтобы меня обводили вокруг пальца.

— Да это же просто смешно! Кто позаботился о том, чтобы Урбан платил тебе по-царски? Именно я, а не кто-нибудь — я, я, я!

— Да, ты и папа! Откупаешься от меня двадцатью пятью скудо, а из них я еще должен заплатить моим рабочим, а ты за алтарь кладешь в свой карман по двести пятьдесят. В месяц!

— Кто это тебе сказал? — испуганно спросил Лоренцо.

— Сорока на хвосте принесла! И еще пытаешься втемяшить мне, что я, дескать, больше тебя получаю! Ну-ну, двести пятьдесят скудо — в дополнение к твоему жалованью главного архитектора собора!

Лоренцо закусил губу. Надо же быть таким идиотом! Наверняка сам где-нибудь, будучи под мухой, язык распустил, в разговоре с каким-нибудь епископом или шлюхой не выдержал и ляпнул ради похвальбы, сколько ему Урбан отваливает за алтарь. Что же ответить сейчас?