Мы свернули на улицу, где я раньше никогда не бывала. Вместо домов вдоль дороги тянулись длинные ряды мастерских-ателье, на фасаде которых были представлены невероятно красивые и дорогие платья хуа. Возле некоторых лавочек, восхищаясь нарядами, толпились ученицы. Госпожа Пармина шла дальше, к небольшому магазинчику в самом конце улицы. В отличие от остальных заведений здесь платьев не было. Оно больше походило на частный жилой дом, каким-то образом затерявшийся среди мастерских.

Стучаться госпожа Пармина не стала, а сразу подошла к входной двери и, не церемонясь, распахнула ее.

— Я пришла! — объявила она. — Рахим! Где ты, старый негодник? Рахим!

Я очутилась в самом грязном и самом неопрятном помещении, в котором мне когда-либо доводилось бывать — а я, должна признаться, видела комнату своих братьев в ее самом ужасном состоянии. Весь пол был устлан обрезками тканей до такой степени, что было не ясно, какого он цвета. Вдоль стен стояли рулоны тканей, и снующие туда-сюда люди в белых одеждах приносили еще. Несмотря на свою занятость, они все же останавливались, низко кланялись госпоже Пармине и снова убегали, умудряясь оттолкнуть меня. Фокс, напротив, без труда их обходил и с интересом глядел по сторонам.

— Пармина? — раздался рев, от которого могло разбиться любое стекло. На удивление, никто из снующих вокруг людей даже не вздрогнул. В комнату вошел огромный волосатый мужчина, каких я в жизни не видывала. Он был настолько высоким, что головой задевал потолок. Его руки походили на детенышей бурого медведя, которого скрестили с самым лохматым ковром на земле. Лица почти не было видно из-за бороды, начинающейся где-то у бровей и заканчивающейся аккуратно выстриженным концом в нескольких дюймах от подбородка, в центре груди. Одет он был в плотный жакет до колен из яркого серебристого шелка, пальцы украшали несколько золотых колец с разными камнями. Вьющиеся волосы были убраны назад в длинный хвост, а в правом ухе сверкала сережка-гвоздик. В отличие от внешнего облика его стеклянное сердце не было ничем украшено и светилось пурпурным.

— Ах, Парминочка! Как я рад тебя видеть!

В три длинных шага мужчина пересек комнату и, схватив в охапку госпожу Пармину, принялся ее кружить. Пусть и с трудом, но все мужчины и женщины вокруг нас умудрялись уворачиваться. Я не знала, можно ли мне отпускать шлейф платья, но в последнюю минуту передумала; когда мужчина поднял старуху с пола, то чуть не оторвал мне руки.

— Ах, что я могу для тебя сделать? Я смотрю, сегодня ты надела мое самое изысканное хуа! Хочешь еще одно платье? Больше dragotsennosti? Больше золота?

Я испугалась, что сейчас госпожа Пармина отвесит ему пощечину, и каково же было мое удивление, когда она запрокинула голову и засмеялась.

— Поставь меня на место, большой шутник! Я пришла сюда не для того, чтобы пополнить свою коллекцию, мой milaya. А чтобы помочь этой негоднице начать свою.

Мужчина по имени Рахим опустил ее на пол и все свое внимание обратил на меня.

— Ах! Это твоя новая uchenik? Та малышка, о которой я столько слышал? Призвавшая мертвых и учинившая погром в «Падающем листе»? Ах! — Он поцокал языком — такой странный звук подобает слышать из уст почтенных особ, на которых он никак не походил. — Но она сильна, да? Это видно. Какой и полагается быть Темной аше. Ты станешь для меня новым испытанием, маленькая uchenik, и твоя мама Парминочка будет благодарить меня за то, что я сотворил очередное чудо для Дома Валерианы. Агата! Павел!

От суетящейся группы людей отделились мальчик и девочка и поспешили к нам. Девочка держала в руках лист пергамента и маленькое перо, а мальчик двинулся ко мне с мерной лентой.

— В течение часа стой на месте и не шевелись, пока я с тобой не закончу, — наставлял меня Рахим. — Вытяни руки в стороны, вот так.

Я молча повиновалась. Я-то думала, меня сейчас накажут, а не станут измерять для… чего?

— Госпожа Пармина? — подала я слабый голос.

— Помолчи, девчонка. — Старуха смахнула со стула стопку камзолов и удобно устроилась на нем. В эту минуту рядом с ней возникли две помощницы. Одна держала изысканный хрустальный бокал с вином, а другая — скамеечку для ног и кучу подушек. Аша подняла ноги, и девушка проворно подставила под них скамейку. Фокс спокойно обошел хлопочущих вокруг меня людей и направился к одному из столов, заваленному эскизами узоров и орнаментов. — Будешь говорить только тогда, когда к тебе обращаются, ты меня поняла?

Было ясно, что объяснять она ничего не собирается, поэтому я промолчала в ответ, только в некоем оцепенении слушала монолог Рахима. Он кружил вокруг меня, словно тигр, высматривающий олененка, пока Агата что-то яростно записывала, а Павел со всех сторон измерял меня лентой.

— А в тебе что-то есть, маленькая uchenik. Цвет кожи между бежевым и ячменным, темные глаза. Золотой только для акцентов, но даже если облачить в кучу серебра, все равно будешь сиять. Павел! Под руками, на три дюйма ниже груди. — Мальчик послушно опустил мерную ленту. — Тридцать четыре dyuymov, две и три четверти. Тебе нравится это шервани[19], малышка?

— Что, простите? — Я все никак не могла отследить, когда он обращался ко мне, когда — к своим помощникам, а когда — к себе.

— Я спросил, тебе нравится это шервани? — Рахим указал на свое длинное пальто. — Популярно среди мужчин Киона, но не Тресеи. Агата, запиши. Восемнадцать дюймов в длину и в ширину, три с половиной в талии. Мы убиваем медведей, опоссумов, бобров, а потом надеваем их на голову. Вот так. — Он показал на себе. — Скучно и непривлекательно. Поэтому я переехал в Кион, где у одежды есть форма, а шапки не пялятся на тебя. У твоей госпожи золотое сердце, она сжалилась над маленьким подавленным мальчишкой с холодного севера. Заручившись ее поддержкой, я открыл свой магазин, и теперь мы процветаем. Очень процветаем. Сейчас имя Рахима Арракана на первом месте в мире хуа.

— Наверное, правильнее сказать «на последнем месте в мире хуа», — пробормотал Фокс.

Рахим нахмурился.

— Нет, мы на первом месте. Я лучше предпочту смерть, чем окажусь последним. Агата! Четырнадцать дюймов, двенадцать — с каждой стороны. Не шевелись, маленькая uchenik. Я должен посмотреть, насколько велика твоя грудь.

Я сделалась пунцовой и инстинктивно попыталась прикрыться.

— Нет, нет, uchenik! Здесь же все девочки. — Он громко рассмеялся над своей шуткой, а потом, чтобы я стояла смирно, накрыл мои маленькие ручки своими большими крепкими лапищами. — Кроме твоего красивого брата, конечно. Павел, подровняй вправо на santimetr, нам нужно подчеркнуть ее фигуру вот так… да. Агата, двадцать один, двадцать семь, двадцать два.