Щеглов завернул находку в носовой платок и засунул в карман. Осмотрев задний двор и плотину и не найдя больше ничего интересного, поручик вернулся к своим саням и отправился в Бельцы. По дороге он оттёр платком часы и внимательно осмотрел их. Вещица оказались не просто золотой, на крышке часов сверкал бриллиантовый вензель из переплетённых букв «М» и «Б». Значит, стрелявший в Черкасского человек был из богатых. Щеглов просто нюхом чуял, что разгадка лежит совсем рядом.

Поручик добрался до Бельцов и попросил о встрече с княгиней, но мадам Леже сообщила ему, что Екатерина Павловна больна и никого не принимает.

«Наверное, так даже лучше», – сообразил Щеглов.

Он попросил у хлопотливой француженки перо и бумагу, и написал княгине записку, где кратко сообщал о том, что Черкасский ранен, прооперирован в монастыре и увезён в Ратманово. Поручик еле отбился от любезной настойчивости мадам Леже, зазывавшей его обедать. Это после случившейся драмы выглядело неловко, а такое положение вещей Щеглов не выносил совершенно.

«Ничего себе, как дело повернулось, – размышлял он на обратном пути. – Почему эти двое стрелялись? Что это – следующее звено в преступной цепи или любовный треугольник?»

Вспомнилось истаявшее, почти прозрачное лицо наследницы. И всё-таки Щеглов так и не смог поверить, что юная княгиня с глазами печального ангела имеет хоть какое-то отношение к преступлению. Но верь – не верь, а нынешняя дуэль стала фактом, и это значило, что жизнь княгини Черкасской теперь наверняка сломана.

С той злосчастной ночи, сломавшей её жизнь, прошло уже более двух месяцев, но легче Кате так и не стало. Если она хоть чуть-чуть отвлекалась, забывала о своём горе, тоска сразу же стучала ей в висок и шептала: «Всё плохо, и никогда уже не будет хорошо, ведь тебя унизили, растоптали, вываляли в грязи. Ты – неудачница, и все об этом знают!»

Наверное, «все знают» было преувеличением. Возможно, что никто в Бельцах, кроме самой Кати и её горничной Поленьки, и не подозревал о случившемся. Но, как себя ни успокаивай, унижение меньше не становилось!

«Хорошо, что Черкасский уехал, иначе пришлось бы уезжать мне», – часто думала Катя. Она не могла даже представить, что сможет жить с мужем в одном доме, сидеть с ним за одним столом, да и просто дышать одним воздухом. Она не хотела видеть это чудовище. Никогда!

«Я его ненавижу!» – убеждала себя Катя. Впрочем, если уж быть до конца честной, она не очень чётко представляла, что значит ненависть. Понимала, что ей ужасно обидно, она унижена и никогда не простит Алексея. Это ненависть или нет? Как это проверить? Ничего путного, кроме того, что ненавистному человеку всегда желают смерти, на ум не приходило. Катя спросила себя, что бы она чувствовала, если бы Алексей умер, и ужаснулась. Нет, никогда и ни за что! Хватит с неё смертей! Пусть Черкасский живёт, лишь бы оставил её в покое.

«Я буду жить одна и обязательно стану счастливой, пусть он узнает об этом и от досады заболеет», – мечтала Катя. Жаль только, что мечта оказалась невыполнимой, и не потому, что было непонятно, станет Алексей интересоваться дальнейшим благополучием жены или нет. Дело было в другом: жизнь уже успела накрепко связать их, и вот теперь Кате предстояло принять самое важное решение в своей жизни.

Повитуха Мария, в строжайшей тайне доставленная Поленькой из деревни, сегодня подтвердила возникшие у Кати подозрения. Повитуха осмотрела хозяйку, пощупала её живот, помяла грудь и заявила:

– Ну, барышня, вот и ваш черёд пришёл. Месяца два уже. Думаю, рожать вам в конце октября.

– Спасибо, Мария, – поблагодарила повитуху Катя, – прошу тебя, никому ни слова, никто не должен знать об этом ни в Бельцах, ни в имении мужа.

Мария пообещала хранить тайну, получила за труды серебряный рубль и, очень довольная, ушла в деревню.

– Вот и хорошо, – ободрила хозяйку Поленька, – батюшка ваш на небесах порадуется, он так наследника хотел.

– Если только родится мальчик, – возразила Катя, а сама задумалась. Получалось, что Бог дал ей единственный шанс. Она обвенчана с Черкасским, значит, другого мужа ей не видать, а раз так, то и других детей у неё тоже не будет. Господи, да ей, оказывается, повезло! Видно, смилостивилась Богородица, послала радость и утешение.

Поленька тем временем всё тараторила. Катя слушала её вполуха, пока горничная вдруг не заявила:

– Пошлите меня с письмом в Ратманово, мне страсть как любопытно на княжон – сестёр его сиятельства – поглядеть.

– С каким письмом, о чём ты? – не поняла Катя.

– Да как же? Вы же не можете промолчать и не сообщить отцу о ребёнке…

– Почему «не могу»? Очень даже могу, – мстительно огрызнулась Катя, но потом задумалась. Станет ли это грехом, если она промолчит? Так хотелось поквитаться, ударить Черкасского в самое сердце. Его вина за ту ночь не имела прощения, но ещё обиднее было то, что он не только не дал знать о себе после дуэли, но даже не сделал попытки связаться с женой. Мог бы написать, попросить прощения, позвать к себе, в конце концов. Но слова Поленьки заронили сомнения. Можно ли лишить отца прав на его ребёнка?

«Не буду решать сейчас». – Может, Катя и струсила, но зато почувствовала облегчение.

Можно подождать ещё немного: если муж не позовёт к себе, Катя уедет туда, где никто не узнает о ребёнке. Око за око – зуб за зуб. Черкасский растоптал её чувства, и она ответит тем же.

Черкасский наблюдал за сёстрами. Они катались с холма на санках, вязли в рыхлых остатках ноздреватых сугробов, застревали на уже оттаявшей прошлогодней траве, то и дело валились с саней и звонко хохотали. А вот Алексею было не до смеха, какое уж тут веселье, когда душу грызёт тоска? Черкасскому так хотелось, чтобы жена простила ему ужасный проступок и хотя бы немного побеспокоилась за его жизнь. Но Катя не написала ни строчки, не приехала, не справилась о его самочувствии, хотя не могла не знать, что муж тяжело ранен. Когда Алексей ещё не вставал, лакей из Бельцов привёз его вещи, при них не оказалось даже крохотной записочки. У Черкасского осталось такое ощущение, что для Кати он умер. Хотя, если судить по чести, он это заслужил. Долгими бессонными ночами Алексей раз за разом вспоминал дикие подробности случившегося, вновь видел ужас в глазах жены, слышал её крик. Нет, ничего уже не исправить! Катя жёстким, ледяным тоном объявила, что больше не желает его знать. Все было кончено, Алексей не мог изгладить из памяти жены своего омерзительного поступка, и не имел права просить её вернуться.

Два месяца беспрерывных терзаний подвели Черкасского к мысли, что он заслужил свою муку, а Кате должен дать свободу. Сегодня он наконец-то сделал это. На столе лежало письмо, где он попрощался со своей любовью и надеждами на счастье. Алексей подошёл к столу и ещё раз перечитал написанное:

«Дорогая Екатерина Павловна!

Этим письмом я возвращаю вам имение Бельцы. Вы можете распоряжаться им по своему усмотрению. Дарственная на него, а также завещание вашего отца лежат в кабинете вместе с известным вам дневником. Оставляю вас совершенно свободной от обязательств по отношению ко мне, но, если вам понадобятся помощь или средства, вы всегда можете располагать мной и всем моим состоянием. Посылаю вам деньги на те хозяйственные траты, что мы планировали зимой.