– Да? Вы жили по соседству и совсем не общались?

– Ну, мы здоровались в лифте. Если это считается за общение, то да, общались. А так – нет. Почему ты спрашиваешь?

– Она съехала, и я пытаюсь с ней связаться.

Глаза Дилана расширяются еще сильнее.

– Ингрид съехала? Давно?

– Прошлой ночью, – говорю я. – Я подумала, может, она поделилась с тобой своими планами.

– Как я и сказал, мы толком не общались. Едва знакомы.

– Тогда почему ты так удивился?

– Она едва успела приехать. Я думал, она пробудет здесь дольше.

– А ты здесь давно?

– Уже два месяца, – говорит Дилан. – Надеюсь, это все? Мне пора идти.

Вместо того, чтобы дождаться лифта, застрявшего где-то внизу, Дилан направляется к лестнице. Он либо сильно опаздывает, либо очень хочет от меня отделаться.

Я говорю ему вслед:

– Последний вопрос.

Дилан останавливается на площадке между одиннадцатым и десятым этажом и смотрит на меня, вопросительно наклонив голову.

– Ты не слышал ночью ничего странного? – спрашиваю я. – Какого-то шума из квартиры Ингрид?

– Ночью? – говорит он. – Нет, прости. Не припоминаю.

Он поворачивается и резво сбегает вниз по лестнице, лишая меня возможности задать еще вопрос. Я тоже направляюсь к лестнице, но иду медленней, чем Дилан.

Несколькими этажами ниже с лязгом закрывается решетка лифта. Звук эхом отдается от стен, и я вздрагиваю. Тросы в шахте лифта натягиваются, и кабина начинает подниматься. Внутри стоит Ник со стетоскопом на шее. Заметив меня, он приветливо машет. Я машу в ответ и поспешно преодолеваю оставшиеся ступени; двенадцатого этажа мы достигаем одновременно.

– Добрый день, – говорит Ник, выходя из лифта. – Как ваша рука?

– С ней все отлично. Спасибо, что, ну, что помогли.

Я ежусь от смущения. Почему мне так неловко? Наверное, все дело в ауре симпатичного врача, которую излучает Ник. И, возможно, в выпитом вине. Оно слегка ударило мне в голову.

– Навещали пациента? – говорю я, указывая на стетоскоп.

– Да, к несчастью. У мистера Леонарда случился приступ учащенного сердцебиения. Он уверен, что следующий инфаркт не за горами.

– С ним все в порядке?

– Надеюсь, – говорит Ник. – Это не моя специальность. Я дал ему аспирин и сказал вызывать скорую, если станет хуже. Но вряд ли он послушается. Мистер Леонард – тот еще упрямец. А вы откуда путь держите?

– С десятого этажа.

– Навещали соседей?

Я колеблюсь.

– А это против правил?

– Формально, да. Если вас не приглашали.

– Тогда я отказываюсь давать показания.

Ник смеется. У него очень приятный смех, и мне приятно, что я смогла его рассмешить. Когда-то я часто смешила Эндрю. Мне так нравился его негромкий, хрипловатый смех. Первые несколько месяцев, что мы провели вместе, он смеялся очень часто. Потом, когда мы съехались, – все реже и реже. Никто из нас не заметил, когда он вообще перестал смеяться. Если бы заметили, то, возможно, все сложилось бы иначе.

– Не волнуйтесь, я не скажу Лесли, – говорит Ник. – Она обожает эти глупые правила. Но большинству из нас все равно, чем занимаются временные жильцы.

– В таком случае признаюсь: я навещала Грету Манвилл.

– Вот так сюрприз. Грета, мягко говоря, не очень-то общительна. Как вам удалось ее очаровать?

– Никак, – говорю я. – Я ее подкупила.

Ник снова смеется – ему, похоже, нравится наш разговор. И мне тоже. Кажется, мы заигрываем друг с другом. Не уверена. Скорее всего, дело в вине. Обычно мне и в голову не пришло бы флиртовать с соседом.

– Похоже, у вас было к ней важное дело, раз вы прибегли к взятке.

– Я хотела спросить ее про Ингрид Галлагер.

Ник хмурится.

– А, наша беглянка.

– Вы уже в курсе?

– Слухи здесь быстро расходятся.

И тут я понимаю, что Ингрид совершила ошибку, когда начала расспрашивать о Бартоломью Грету Манвилл. Ей следовало спросить кого-то еще. Кого-то более дружелюбного. И симпатичного. Кого-то, кто прожил здесь всю свою жизнь.

– Наверное, вы много знаете о Бартоломью, – говорю я.

Ник пожимает плечами.

– Слышал кое-что.

Я прикусываю нижнюю губу, и сама не верю тому, что собираюсь сказать.

– Не хотите выпить кофе? Или перекусить.

Ник смотрит на меня с удивлением.

– Что вы задумали?

– Выбирайте лучше сами. Вы ведь знаете район.

И я надеюсь, что он немало знает и о Бартоломью.

Вместо того, чтобы идти куда-то, Ник приглашает меня в свою квартиру.

– У меня есть пицца и холодное пиво, – говорит он. – Прости, что все так банально.

– Банально – это хорошо, – говорю я.

И бесплатно – у меня нет лишних денег на то, чтобы угощать соседа ужином, расспрашивая его об истории Бартоломью.

Ник дает мне бутылку пива и возвращается на кухню, чтобы подогреть пиццу. Оставшись в одиночестве, я потягиваю пиво и прохаживаюсь по гостиной, разглядывая многочисленные фотографии на стенах. На некоторых снимках запечатлен Ник в щегольских костюмах на фоне разных далеких мест. Версаль. Венеция. Африканская саванна, озаренная светом восходящего солнца. Мне становится любопытно – кто сделал все эти фотографии? Может быть, женщина? Возможно, они путешествовали вместе, и она разбила Нику сердце?

На кофейном столике лежит фотоальбом в кожаном переплете. У моих родителей был похожий, но теперь он утрачен, как и большинство их вещей. Я вспоминаю фотографию в рамке, стоящую на прикроватном столике в квартире 12А. У меня не осталось других семейных фотографий – и меня самой даже нет в кадре. Я завидую Нику, у которого сохранился целый альбом.

Первая фотография в альбоме, судя по коричневому оттенку, самая старая – молодая пара стоит у входа в Бартоломью. Женщина выглядит несколько потрепанной – слишком много солнца и слишком мало косметики. Зато мужчина рядом с ней – настоящий красавчик. И со знакомыми чертами лица.

Я беру альбом и иду на кухню, где Ник достает из духовки подогретую пиццу. Уроборос на стене смотрит на меня своим немигающим, пламенным глазом.

– Это твоя семья? – спрашиваю я.

Ник наклоняется, чтобы рассмотреть фотографию.

– Прадед с прабабкой.

Я разглядываю снимок, обращая внимание на сходства между Ником и его прадедом – одинаковая улыбка, та же самая твердый челюсть – и на различия, например, глаза. У Ника более мягкий, не столь суровый взгляд.