– О смерти матери сообщу им сам. Завтра. – Михаил Юрьевич выпрямился и прокашлялся. – Сегодня пусть радуются жизни.

– Ты не знаешь этих детей, – ядовито произнесла Надежда. – Им ничто не испортит радости жизни, даже такая новость. Эти балованные чудища переварят что угодно.

– Это мои дети! – рявкнул он так, что женщина даже зажмурилась. – И я один решаю, что и как им говорить!

– Черт с тобой, береги их нежную психику! – Надежда встала, решительно отстранив брата, и одернула смятый плащ. – Побуду здесь, пока они не уедут в пансион, налажу хозяйство, и уж тогда с чистой совестью отдохну от всех от вас. Нечего сказать, приветливо ты меня встречаешь после всего, что я сделала для…

Она не договорила – два маленьких светловолосых смерча ворвались на веранду и закружились вокруг кресла, исполняя дикарский танец, сопровождаемый отрывистыми воплями и выкриками. Брезгливо подняв брови, Надежда собралась было что-то сказать детям, но, напоровшись на взгляд брата, осеклась и закурила.

– Я первая нашла свою комнату! – кричала Алина, бросаясь сзади на отца с явным намерением его задушить. – Там на кровати лежит пижама с моим именем на кармане!

– Это я нашла ее комнату! – плаксиво возражала Ульяна, явно готовясь пустить слезу. – А потом уже свою! Это я ей показала… Так не считается, она ничего не выиграла!

– Все получат призы, – остановил расходившихся девочек отец. – Бегите на второй этаж, там накрыто к ужину. Я сейчас подойду.

– А мама? – внезапно спросила Ульяна, и сестра немедленно ее поддержала:

– Да, пап, а где же мама? Мы ее нигде не нашли! Она дома?

– Или она еще в больнице? – Ульяна тревожно ловила отцовский взгляд. – Ты говорил, она болеет, потому и не приезжает… Ей еще не лучше?

– Пап, почему она нас не встречает? – хмурилась Алина.

– А можно ей позвонить?

– Правда, пап, можно позвонить?

Сестры сыпали вопросами наперебой, их голоса утратили беспечную веселость, в глазах ясно читалась подавленная тревога, когда, ласкаясь, они заглядывали в лицо отцу. Надежда неподвижно смотрела на фонарь, вокруг которого метались ночные бабочки, ее обрюзгшее лицо было непроницаемо. Михаил Юрьевич привлек к себе детей и положил ладони им на головы. Девочки притихли.

– Да, мама нездорова, позвонить, к сожалению, нельзя, но мы поедем к ней завтра, – сказал он ровным, ничего не выражающим голосом. – Сегодня слишком поздно. Нас туда просто не пустят.

Ника никогда не любила утро понедельника – как и все люди, которым приходится выходить на работу после выходного дня. Это утро означало затравленный взгляд на часы, куски на ходу вместо настоящего завтрака, обрывки слов – вместо настоящего разговора с мужем, пару торопливых поцелуев – вместо настоящей утренней игры с Алешкой. День начинался так, будто она заранее безнадежно повсюду опоздала, и заканчивался на той же сумбурной ноте, оставляя чувство неудовлетворенности – прежде всего собой.

Но сегодня все было иначе, и, конечно, это не укрылось от глаз мужа. Видя, как Ника роется в шкафу, выхватывая и прикидывая на себя одну вещь задругой, приплясывает от спешки в ванной, высушивая распущенные волосы феном (обычно из-за длинных кос Ника не мыла голову по утрам), он все больше проникался мрачными подозрениями и наконец не выдержал.

– У тебя сегодня что – встреча с руководством? – спросил он, и в его голосе не было ни капли доверия.

Ника только недовольно покосилась на него и снова обратила взгляд к зеркалу – она как раз разбирала волосы на пробор, чтобы начать заплетать косы. Вчерашняя обида слегка потускнела, но желания откровенничать с Олегом у нее не появилось. «И вообще, если я скажу, что мне сегодня, возможно, предстоит встреча с дорогим психотерапевтом и я должна сыграть передним богатую истеричку… Представляю его реакцию! Он может решить, что мне и впрямь нужен доктор! Домашнее животное, права была Ирка! Надо бы позвонить в Питер и сказать ей, что до меня тоже дошло… Заодно извинюсь – ведь тогда я ей чуть глаза не выцарапала из-за Олега… Уж она-то в мужчинах разбирается!» Старшая сестра действительно могла считаться экспертом в области мужской психологии. Замужем она не была ни разу – прежде всего потому, что хорошо изучила эту самую психологию и страшно боялась утратить свободу, необходимую ее творческой натуре. Ирина признавала любовь только в виде свободного союза свободных людей, и на памяти Ники через художественную мастерскую сестры прошла целая вереница мужчин самых разных возрастов, темпераментов и социальных слоев. Ей недавно исполнилось тридцать лет, и ее любимая фраза была: «Жизнь только начинается!» Двадцативосьмилетняя Ника чувствовала себя по сравнению со старшей сестрой солидной, степенной дамой.

– Ты, я вижу, решила играть в молчанку! – Олег нервно гремел посудой, чуть не уронил кофеварку, обжег рот слишком горячим кофе – этим утром жена и не думала кормить его завтраком, и он справлялся сам. – Значит, не поговорим до вечера? Или вообще никогда?

– Если будешь устраивать сцены, возможно, что и никогда, – ответила Ника, наливая себе стакан холодного молока. – Все, я убегаю с Алешкой, вечером заберешь его сам, я не знаю, когда вернусь.

– Как не знаешь? – замер Олег, не сводя с жены несчастных глаз. У него был такой пришибленный вид, что ей снова пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не простить его и не приласкать. – У вас что – запарка в редакции? В начале месяца?!

– У меня лично запарка. – Она залпом проглотила молоко и бросилась в комнату – одевать сына, который совершенно некстати решил поиграть и расшвырял по всем углам игрушки, с вечера аккуратно убранные в специальный ящик. Больше супруги не разговаривали – Ника спешно отбыла с орущим сыном подмышкой, бросив мужа наедине с неудавшимся горьким кофе и ревнивыми, еще более горькими подозрениями.

Все утро Ника нервничала, невпопад отвечала коллегам, путалась с текстом переводимой статьи, каждую минуту ожидая звонка Ярослава. Тот позвонил только около полудня, когда ей впервые удалось сосредоточиться на работе. Голос звучал весело и напористо:

– Ну и жук этот Генрих Петрович, скажу я тебе! Сколько пафоса! В два прием, так что собирайся прямо сейчас. Пообедаем где-нибудь, и я тебя проинструктирую перед сеансом. Это не очень далеко отсюда, в центре. Все, жду у лифта!

Ника торопливо выключила компьютер, едва не опрокинув на клавиатуру кружку с кофе, резко отодвинула кресло, толкнув некстати проходившую сзади коллегу, которая и без того с нею не здоровалась, и в довершении всего неуклюже соврала начальнице отдела, что ей звонили из яслей и просили забрать заболевшего ребенка. В себя она пришла, только увидев брезгливую мину начальницы и осознав, что как раз этого ни в коем случае нельзя было говорить. Ей и так пришлось несладко при поступлении на работу – наличие у новой сотрудницы двухгодовалого сына в яслях никому не нравилось, ведь было ясно, где весь день будут ее мысли. Тогда она всячески пыталась изобразить, что она не мать, а ехидна, и все, что ее интересует, – это карьера. Что же получалось теперь? Мысленно назвав себя идиоткой, Ника вылетела из редакции и возле лифта столкнулась с Ярославом. Увидев приятельницу, тот просиял и немедленно обнял ее – на глазах у десятка свидетелей, как минимум: