Ночью она лежала в прохладной благоухающей комнате, которая была ей отведена, прислушиваясь к стрекоту цикад за окном, но на самом деле надеясь услышать шаги. Она проклинала себя за свою глупость.

Неужели она надеялась на то, что Джованни войдет в комнату и молча ляжет на кровать рядом с ней? Ведь он предупредил ее о том, что если она отвергнет его во второй раз, третьего не будет? В нем текла кровь двух гордых и упрямых наций – такие люди не отказываются от своих слов. Или она думала о том, что угроза его была пустой, что он изменит свое решение, погладит ее по голове и скажет, что все хорошо? Понимала ли она, что лед, по которому катится, очень тонкий, почти прозрачный?

Ночь за ночью она ворочалась в постели, на тонких простынях из египетского хлопка, спрашивая себя, может, ей самой пойти к нему? Но не позволяло самолюбие. Нужны ли ей эти крохи, когда она хотела настоящих отношений, наполненных теплом и любовью?

Но Джованни не излучал любовь. Он излучал ревность, подозрение и отстраненность. Когда он занимался сексом, то словно скрывал что-то внутри себя. Черт возьми, он всегда что-то скрывал, чем бы ни занимался. И какая бы женщина смирилась с этим?

Глаза ее были устремлены в потолок. Смешно говорить о том, что ты хочешь того, другого, третьего в отношениях с ним, в конце концов, ведь ощущаешь только боль в своем теле и пустоту в своем сердце.

– Мама, а ты знаешь, что стадион в Неаполе называется «Сан-Паоло»?

Алекса улыбнулась.

– Нет, дорогой, не знаю.

– Поэтому вы назвали меня Паоло? – требовательно спросил сын.

Пальцы Алексы слегка задрожали, когда она положила сахар в кофе и встретила загадочный взгляд Джованни.

– Н-нет. Я назвала тебя Паоло, потому что это красивое имя.

Джованни намазал хлеб джемом.

– Я думаю, что сегодня утром мы пойдем с Паоло на стадион, и Фабрицио вместе с нами. – Он помедлил. – Хочешь к нам присоединиться?

Она видела, с каким усилием он задал этот вопрос, и поняла, что ей предстоит изображать удовольствие на лице весь день пребывания в городе. В иные времена она приняла бы это предложение без всяких раздумий, но сегодня… оно казалось тяжелой ношей, которую она взвалила бы на свои плечи. Алекса покачала головой.

– Нет, спасибо. Я собираюсь подобрать образцы тканей для портьер в библиотеке – я нашла книгу по окраске стен в пятнадцатом веке.

Джованни пожал плечами и положил салфетку на стол. Естественно, она предпочитает сидеть одна в пыльной библиотеке вместо того, чтобы провести время с ним.

– Как хочешь, – сказал он холодно и встал. – Мы вернемся примерно в пять.

– И пойдем в бассейн, папа?

– Si, bambino. – Глаза Джованни потеплели. – Пойдем в бассейн.

Но на сердце у него было тяжело, когда они с Паоло пошли искать Фабрицио. Солнце сияло ярко, небо было безоблачным. Он думал об Алексе. В улыбке ее сквозила печаль, которую Алекса старалась скрыть, и от этого она была еще более зримой.

Неожиданно ему стало больно за нее – его тронуло ее молчаливое страдание. Он почувствовал себя тираном из давних времен, который добивался своего силой и властью.

Неужели он действительно думал, что так они и будут жить – при постоянном страдании Алексы? Да, он хотел быть рядом со своим сыном, но ему пришлось для этого шантажировать его мать, чтобы заставить ее переехать в Неаполь. И неудивительно, что она оттолкнула его, когда он пришел в ее комнату. Если бы на месте Алексы была другая женщина, он попробовал бы соблазнить ее, но в случае с Алексой не было другого выбора. Он почувствовал, что стал испытывать уважение к ней – восхищаться ее спокойным достоинством, а также тем, как она вела себя с ним и с их сыном.

Она заслужила это уважение, но заслужила кое-что еще – свою свободу.

Джованни прищурился, взглянув на яркое солнце, но на сердце его легла тень от облака.

Когда они ушли, Алекса взялась за работу. Она видела, что Джованни небрежно отнесся к убранству виллы, поэтому энергично принялась за дело, понимая, что у нее больше никогда не будет такой возможности.

Palazzo был старым, с запыленными комнатами, обставленными мебелью и предметами искусства восемнадцатого века. Здесь была парадная гостиная, столовая и другие комнаты, выходящие в сад, где росли высокие кипарисы. Но больше всего ее притягивала библиотека – с рядами книг в кожаных переплетах, источающих особый восхитительный запах. Это было место, где она могла уйти в себя, погрузившись в чтение любовных романов на разных языках и различных справочников с множеством прекрасных иллюстраций.

Декору явно было уделено очень мало внимания, он требовал любящей заботы. Алексе удалось найти краску, которая наиболее соответствовала тону старинной росписи стен. Позже она покажет ее Джованни, чтобы узнать его мнение.

А увидишь ты, как они будут покрашены? – спросил тоненький издевательский голосок внутри нее, но она сразу же отмахнулась от него. Встав на цыпочки, чтобы внимательно осмотреть помещение, она увидела полку, которую почти заслонял камин, и заметила край книги, которая при ближайшем рассмотрении оказалась фотоальбомом. Достав его с полки, Алекса замерла, потому что… Да, это были детские фотографии Джованни. У нее перехватило дыхание: ей показалось, что на нее смотрит ее сын.

Вот Джованни стоит в цирке, рядом со слоном. Вот он улыбается, сидя рядом с матерью на берегу моря, вот они гуляют по Парижу, по парку Тюильри. На каждом фото его мать смотрит в глаза высокому и красивому мужчине. Но на каждом фото – разные мужчины. Алекса вглядывалась в лицо мальчика, так похожего на Паоло, и на нем отражались растерянность и беспомощность. Этот мальчик не радовался каникулам – он был обузой для матери. О, Джио, мысленно произнесла она.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Вопрос пронзил ее сознание, словно нож, и Алекса, вздрогнув, обернулась. В дверях стоял Джованни, и вид его был мрачен.

Сердце Алексы забилось.

– Осматриваю комнату.

– Impicciona? – обвинил он ее.

Алекса сразу же поняла, что он сказал, и покачала головой.

– Нет, я не шпионю.

Он отвел взгляд в сторону – к окну, откуда открывался чудесный вид. Глядя на окрестности Неаполя, можно было понять происхождение крылатой фразы: «Увидеть Неаполь – и умереть». Ошеломляющий пейзаж, купленный шейхом, чтобы гарантировать молчание его матери. Этот шаг его отца – покупка согласия женщины – не вызывал его восхищения, но разве сам он не пытался совершить то же самое в отношении Алексы?

Этим утром, когда он вместе с сыном, доверчиво державшим его за руку, гулял по городу, он почувствовал себя счастливым. И его, словно молния, озарила мысль – больше всего на свете он хотел любви. Но любовь нельзя купить, нельзя заставить себя любить. Любовь – это растение, которое требует ухода, света и пространства, чтобы развиваться. И все это он отрицал тогда, когда только женился на Алексе, из-за своей тупости и гордыни.