Кате хочется плакать. Ей дома всегда хочется плакать. Хотя все хорошо. Родители рады, ласковые такие, хоть Анна и пытается сдерживаться. Но почему так тоскливо? И чтобы не заплакать, Катя поспешно завела разговор, из-за которого и приехала.

Соне все слышно сквозь тонкую стенку южного дома. Слышно, как стреляют и за кем-то гонятся в дедовом фильме, слышно, как бабушка скрипнула дверью и коротко прогремела посудой на кухне. Соня знала, что сейчас бабушка придет к ней.

– Сонечка, спи, дружочек, доброй ночи.

– Доброй ночи, бабуля, – Соня послушно закрыла глаза.

Бабушка вздохнула, поцеловала ее и вышла. Окно было синее, потолок белый. Послушная бело-синяя Соня Ким открыла глаза и услышала, как мама за стенкой произнесла громко и весело:

– Уважаемые родители, хочу сделать объявление! Я замуж выхожу. Его зовут Иван Ли, он русский кореец.

– Слава богу! – вздохнул дед, и было непонятно, почему «слава»: потому что замуж или потому что кореец.

Катя сказала это и вдруг поняла: Иван Ли, Ванечка, как ласково называли его в театре, молчаливый, мудрый, немножко нелепый музыкант – будто окно в небе, через которое льется на ее штормовую жизнь солнце. И с ним все другое, даже шторм – золотой, солнечный, радостный. Родители попричитают, Анна вцепится в Соню, но Катя теперь, когда все решено для нее самой, одним Ванечкиным именем разрубит гордиевы узлы, все разрешит! Ах, Ванечка, за одно только желание создать семью, вернуть Соню, рожать детей и растить их вместе – за одно это желание, которое ты пробудил во мне, я, непутевая, буду вечно любить тебя, твое скуластое, луноликое лицо, твою труднопереносимую молчаливость, твои маленькие руки, всех твоих друзей и родственников!

Катя замолчала, будто дыхание кончилось от счастья, что есть у нее Ваня. Сквозь охвативший ее восторг она смутно слышала, как возражает ей Анна, как доказывает, что Соню с моря увозить нельзя, она слабенькая, неизвестно еще, что за человек этот кореец и как он Соню воспримет… Хотя Катя про Соню пока ни слова и не сказала.

Соня не помнит дня, когда мама привезла ее к бабушке, а сама уехала, но Катя… Катя этот день запомнила навсегда.

Было солнечно и очень ветрено. Соня, очень нарядная, в голубом платье с детской сумочкой через плечо, с синими бантами в коротких косичках держала ее за руку. Катя старалась: она знала, что Анне нравится, когда все одеты, как на праздник. В автобусе Соню укачало, и теперь она жадно дышала ветром. Настроение было испорчено, глазки потускнели. Кате до слез было жалко ее. Тяжелым камнем лежало на сердце то, чего Соня еще не знала. Конечно, Катя и раньше ее оставляла здесь, но только на два-три дня, на неделю, на месяц. А теперь… Теперь никому ничего не понятно. У Кати столько работы! Репетиции затягиваются до ночи, вечные гастроли, а Соня легко простывает, постоянно болеет, от любого сквозняка то ОРЗ, то ангина.

Анна предложила сама:

– Привози ее, Катерина, мы с отцом все равно на пенсии. Здесь море, тепло, фрукты. Да и вообще…Чего ей по садикам да нянькам? Будто родной бабушки нет.

Уже в автобусе, подъезжая к поселку, Катя с обморочным ужасом подумала: «Как я могла согласиться?! Нет, нет, все правильно, здесь воздух, здесь тепло, море. И денег на няню не хватает, а в садике Сонечка болеет и болеет… Правильно, правильно…» Уговорила себя. Но весь тот день был тоскливым и тревожным. Наверное, это передалось Соне, потому что она, так легко всегда расстававшаяся с мамой, вдруг зашлась недетским плачем, руками обхватила Катю за ноги, уткнулась ей в живот и плакала страшно, надрывно. Катя никогда такого плача не слышала. Она растерянно гладила дочку по голове, обнимала, целовала, что-то шептала в маленькое розовое ушко.

«Не могу, – думала Катя. – Не могу».

«Надо же, как она меня все-таки любит», – мелькнула еще мысль.

Сдержанная Соня, которая все ласки, даже материнские, казалось, еле терпит, вдруг взяла ладошками мамино лицо, склонившееся к ней, и начала целовать, целовать…

«Не могу, – сдаваясь, решила Катя. – Заберу с собой. Справимся как-нибудь».

Но ласково и твердо взяла ревущую Соню Анна, а Кате сказала:

– Поезжай. Не переживай – успокоим.

Так и уехала Катя с отчаянным дочериным криком в ушах.

И каждый раз теперь, когда приезжала и видела здоровенькую, чистенькую, радостную Соню, тот недетский плач поднимался в ней огненным столпом, слепил, обжигал, требовал жертв в виде дорогих игрушек и конфет, которые Соня и не любила вовсе, а только делала вид, что любит.

И вот теперь этот огненный столп взорвался от Анниных слов, а с ним взорвалась и Катя. Она никогда не умела спорить, а все слова Анны, пока их слушаешь, и все ее доводы кажутся такими правильными и взрослыми, единственно верными и возможными. И только потом, оставшись одна, сама с собой, понимаешь, что опять дала себя уговорить, согласилась на то, чего на самом деле совсем не хочется. И как же это так получилось, что тогда, в споре, все казалось правильным? Катя знала это и боялась этого. Потому и взорвалась, превратила разговор в ссору. После ссоры можно наплевать на все правильное, можно сделать по-своему, будто бы из-за упрямства. По-своему сейчас – увезти Соню. Вот что главнее всего. Спорить, злиться, кричать – лишь бы не слышать правильные слова, лишь бы не отступить, не сдаться.

Катя слабая, ей трудно противостоять Анне, которую она по-детски горячо любит и боится. Она не знает правильных слов. Анна же во всем права: у Кати дурацкая работа и беспорядочная жизнь, здесь солнце, море, фрукты, а там большой город, грязный, шумный. И отчим – это все-таки отчим. А сама Катя? Всю жизнь безалаберная! Да и что она знает про свою Соню? Она ведь три года как бросила ее на бабушку с дедом, только в гости приезжает…

Все в Кате рвется на мелкие клочки, все в Анне бурлит и стонет. Дед вышел во двор.

Стоял в темноте, курил, отбивался от комаров. Женские крики сливались со звоном цикад. Шумело внизу самое синее на свете море. Белели по берегу поселковые домики. Будут в гости приезжать. Летом. Как к Михаилу. И хорошо, что кореец. Был бы отец жив – порадовался бы.

Дед вспомнил, отчетливо вспомнил вдруг самый воздух своего детства. Запах сушеной рыбы в сенях большого дома; размытую дождями дорогу в школу, непролазную грязь; засохшие, просто деревянные сушки – единственное лакомство в обычные дни; мамины рыбные пироги по воскресеньям…

Дотлела сигарета, мелкими оранжевыми звездами осыпалась на землю. Дед всматривался в темноту, туда, где рокотало и пенилось привычное уже море… Он хотел большую семью и много детей, да как-то не сложилось. Дед вздохнул, хотел выкурить еще сигарету, но передумал. Хорошо, что дочка выходит замуж, а то как-то бестолково складывается у нее жизнь. Хорошо, что увозит Соню, как бы ни причитала по этому поводу Анна. Дети, пока не выросли, должны жить с родителями. «Хорошо, что кореец», – опять подумалось ему.

Всю ночь плакала в своей постели на террасе Катя. Она хотела пойти к дочери в комнату, но не пошла, не посмела, оправдалась перед собой, что ей надо выплакаться – не будить же ребенка.