Мы въезжали в город. За две улицы до конспиративной квартиры я остановился и взял Беллу за руку, пока мы шли по обсаженному деревьями тротуару. Я сделал бы то же самое, если бы любая другая женщина шла со мной по темной улице, но, ощущая обнаженную руку Беллы в рукаве брандтовского пальто, я испытывал волнение. Город был мне незнаком. За освещенными окнами домов люди разговаривали и смеялись, словно нас и не существовало. Она стиснула мою руку и подтянула ее к своей груди, точнее под грудь, и я отчетливо мог ощутить ее форму под складками одежды. Я вспоминал шутки Циркового буфета о некоторых офицерах, добывавших самые ценные сведения в постели. Я вспомнил, как Хейдон спросил меня, хорошие ли у нее сиськи. Мне стало стыдно, и я отнял руку.

С одной стороны кладбищенских ворот был служебный вход.

Когда я открыл дверь и пропустил ее вперед, она повернулась и поцеловала мои глаза, один за другим, держа мое лицо обеими руками. Я крепко обнял ее за талию, и она показалась мне невесомой. Она была счастлива. В отсвете желтых кладбищенских фонарей я видел, что она улыбалась.

– Все умерли, – возбужденно прошептала она. – А мы живы.

Я пошел впереди нее вверх по лестнице. На полпути я обернулся, чтобы удостовериться, что она идет за мной. Я боялся, что она раздумает. Я всегда боялся, не потому, что был неопытен – благодаря Мейбл кое-какой опыт я приобрел, – а потому, что столкнулся сейчас с совершенно другой категорией женщин, не такой, как те, которых я когда-либо знал. Она стояла прямо за мной, держа туфли в руках, и все еще улыбалась.

Я отпер ей дверь. Она вошла внутрь и снова меня поцеловала, весело смеясь, будто бы я поднял ее на руки и перенес через порог в день нашей свадьбы. Я, как дурак, вспомнил, что русские никогда не прощаются на пороге, может, и латыши этого тоже не делают, и подумал, что, вероятно, ее поцелуи были своего рода заклинанием против злых духов. Я обязательно спросил бы ее об этом, если бы не то обстоятельство, что почти потерял голос. Я закрыл дверь, затем пересек комнату и включил отопление – электрообогреватель, который выдувал теплый ветер с невероятной силой, пока в комнате было холодно, а после – с судорогами, как старая спящая собака.

Я пошел на кухню за вином. Когда вернулся, в комнате ее не было, только из-под двери ванной виднелся свет. Я аккуратно накрыл на стол – ножи, ложки, сыр, холодное мясо, бокалы, бумажные салфеточки и все остальное, что полагается, поскольку хотел спрятать остроту ситуации за официальностью гостеприимства.

Дверь из ванной открылась, и она вышла, запахнувшись словно в халат в пальто Брандта, и, судя по голым ногам, на ней больше ничего не было. Волосы были причесаны. В наших конспиративных квартирах мы, как гостеприимные хозяева, всегда держим щетку и расческу.

И я помню, что подумал: будь она такой уж плохой, какой ее считал Хейдон, было бы довольно страшно, что она надела пальто Брандта, собираясь изменить человеку, которого уже предала, да и мне довольно страшно быть человеком, которого она избрала для своих целей в то время, когда мои агенты идут на большой риск, имея с собой ампулы с ядом. Но никакой вины я не чувствовал. Я упоминаю об этом, чтобы постараться объяснить, что разум мой неистово метался, чтобы утихомирить влечение к ней.

Я поцеловал ее и снял пальто – ни до этого, ни после я никогда не видел никого красивее. Все дело в том, что в тот момент и в том возрасте мне было еще не под силу отделить правду от красоты. Для меня это было одним и тем же, и я испытывал по отношению к ней только лишь трепет. И даже если я когда-нибудь в чем-то ее и подозревал, вид ее обнаженного тела убеждал меня в ее невиновности.

О том, что было потом, могут рассказать лишь образы, которые остались в моей памяти. По сей день я вижу в нас не нас самих, а двух совершенно других людей.

Белла, освещенная огнем камина, – так я впервые увидел ее на ферме. Из спальни я принес пуховое одеяло.

– Какой ты красивый, – прошептала она.

Мне и в голову не пришло, что я предоставил ей уникальную возможность сравнивать.

Белла у окна, и свет, проникающий с кладбища, превращает ее тело в прекрасную статую, покрывая позолотой копну волос и рисуя узоры на ее груди.

Белла, целующая лицо Неда, – сотни легких поцелуев: так она возвращает его к жизни. Белла, смеющаяся над своей необъятной красотой, и мы оба смеемся вместе. Белла, привносящая в любовь смех, чего со мной никогда еще не случалось, пока каждая частичка наших тел не становится поводом для праздника: чтобы ее целовать, ласкать и восторгаться.

Белла отрывается от Неда, чтобы отдаться, откидывается на спину, чтобы принять его, и все время продолжает нашептывать. Шепот обрывается. Ощущая приближение вершины наслаждения, она прогибается так, что встает. Неожиданно она вскрикивает и умирает, оставаясь самым живым из всего живого на земле.

Успокоившиеся наконец, Нед и Белла стоят у окна и смотрят вниз на могилы.

– Существует Мейбл, – говорю я, – но жениться, кажется, еще слишком рано.

– Всегда слишком рано, – отвечает она, когда мы снова начинаем заниматься любовью.

Белла в ванне, и я напротив нее со счастливым видом, упершись спиной в краны, пока она неторопливо ласкает меня под водой и рассказывает о своем детстве.

Белла на одеяле, притягивает мою голову себе между ног.

Белла, склонившаяся надо мной, Белла на мне.

Белла стоит надо мной на коленях, и ее таинственный садик открыт моему лицу: она переносит меня в такие места, о которых я никогда не подозревал, даже лежа в моей несчастной односпальной койке, снова и снова мечтая об этой минуте и пытаясь по своей неосведомленности отвратить неизвестную опасность.

В перерывах можно увидеть, как Нед дремлет на груди у Беллы, а нетронутая еда так и стоит на столе, который в целях самозащиты я накрыл с соблюдением всех правил. С проясненным после любовных игр умом я спрашиваю, о чем еще можно подумать, чтобы удовлетворить любопытство Билла Хейдона и мое собственное.

Я отвез ее домой и вернулся к себе на квартиру около семи утра. Без всякого желания спать вот уже вторую ночь я сел и написал отчет о встрече, и ручка моя едва касалась бумаги, потому что я все еще был в раю. От “Маргаритки” никакого сообщения не приходило, хотя я ничего и не ожидал. А к вечеру получил предварительное донесение о ее продвижении. Она миновала Киль и шла по направлению к Кильской бухте. Через несколько часов должна будет выйти в открытое море. Вечером мне нужно было встретиться с одним прирученным немецким журналистом, а утром – совещание в консульстве, но, позвонив Белле по телефону, я намеками сообщил ей новости и пообещал к ней скоро приехать, поскольку она страстно желала, чтобы я навестил ее на ферме. После того как вернется Брандт, сказала она, ей бы хотелось вспоминать обо мне, глядя на все те места в доме, где мы занимались любовью. Думаю, это свидетельствует о силе любовных иллюзий, в которых я не нашел ничего тайного или парадоксального. Мы вместе создали мир, и ей хотелось, чтобы он окружал ее, когда меня от нее оторвут. И все. Она была женщиной Брандта. Она не ждала от меня ничего, кроме моей любви.