Ему хватило нескольких секунд, чтобы ворваться в пустую комнату, дойти до сумки, расстегнуть ее и заглянуть внутрь. Сразу замутило. В сумке лежали вещи, насквозь пропитанные кровью. Именно кровью. Эту вонь, даже застарелую, он ни с чем не мог перепутать.

Но это были мужские вещи. Дорогая мужская одежда. В крови.

Анна орала, материлась и прыгала за его спиной перепуганной горной козой. Грозила ему всеми видами административных взысканий. Грамотная какая!

А он приказал ей заткнуться и уже вызывал подмогу.

– Фамилия, имя, отчество? – пробубнил Назаров.

Хмуро оглядел сгорбившегося перед ним Проскурина. Малый лет тридцати. Крепкий, мускулистый, но почти без зубов, потому что из своих тридцати двенадцать отсидел. Душа гнилая, статьи, по которым обвинялся, серьезные. Матерый. Наверняка станет врать, изворачиваться или молчать.

И он тут же поблагодарил мысленно всех святых за то, что вернули Проскурина домой к Анне Митрофановой как раз в тот момент, когда опергруппа производила в ее квартире обыск. Приняли тепленького. Иначе не нашли бы его ни за что. Сбежал бы.

Сам обыск не дал особых результатов, как можно было надеяться. Назаров с досады злился на себя потом весь вечер. Даже на свидание не пошел, хоть и договаривался с милой кассиршей из соседнего гипермаркета. Позвонил и сослался на занятость. А сам весь вечер на балконе проторчал в плетеном старом кресле с банкой пива в руке.

Нашли они сумку с мужскими окровавленными вещами и что? Проскурин и его сожительница Митрофанова в один голос утверждали, что вещи эти Володины. Выпачкал он их, видите ли, в тот день, когда она голову себе разбила о радиатор. Сложили в сумку, чтобы в чистку потом отдать, да и забыли благополучно.

– Я же сказал тебе постирать, сука! – взревел Проскурин, уже окольцованный, в наручниках.

И попытался ногой достать ее зад. Не вышло, оперативники не позволили. И Анна увернулась.

– Забыла я. Забыла, Вова! – хныкала она все время. – Прости меня, прости… Да и пиджак стирать, Вовчик, только портить.

Пиджак оказался очень дорогим, как сказал потом эксперт. И практически новым. Назаров себе такого не мог позволить. Откуда у Проскурина такие доходы? У безработного?

– На помойке нашел, – огрызнулся тот.

И попробуй возрази.

– И кровь там не моя.

– А чья?

– Анькина. Она, зараза, напилась и с разлету башкой в радиатор въехала. Кровищи было! Соседка даже ваших коллег вызывала. Только они оказались людьми с пониманием. Вошли в положение. – Липкий проскуринский взгляд скользнул по лицу Назарова. – Даже не оштрафовали…

Эту историю Максим слушал уже в третий раз. Первый – когда Проскурина сразу привезли в отдел и оставили под стражей на семьдесят два часа. Второй – когда он его наутро из изолятора дернул, решил снова послушать. Третий – это теперь, когда у него на руках уже результаты экспертизы имелись и показания соседей Митрофановой. И все это вместе перечеркивало напрочь рассказ Проскурина.

Но тот об этом пока не знал и продолжал самозабвенно врать. К слову, ни разу не сбился. Никаких тебе ненужных дополнений или подробностей, за которыми могут последовать новые вопросы.

Матерый.

– Итак, гражданин Проскурин, вы продолжаете утверждать, что кровь на мужской одежде не ваша?

– Нет, не моя.

Это была чистая правда.

– И вещи эти не ваши?

– Не мои. Такие дорогие шмотки позволить себе не могу, – снова честно ответил Проскурин и тут же пошел снова врать. – А вот кто-то не только может себе это позволить, но и выбросить в мусор может, начальник. Какой-то барыга…

– У барыги есть вполне конкретное имя, знаете? – перебил Максим и порылся в бумагах.

– Не понял?

Взгляд Проскурина сделался неподъемно тяжелым и остановился на бумагах, которые Максим перелистывал.

– Пиджак этот, судя по отпечаткам пальцев на пуговицах и внутреннему пластиковому лейблу, мог принадлежать некоему гражданину Сидорову Серафиму Ильичу. Не знакомы с таким?

В глазах Проскурина что-то дрогнуло, как будто пожар занялся. Назаров мог поклясться, что видит, как ежится от нехорошего предчувствия проскуринская душа. Как мерзнет и заходится шакальим воем.

Он влип? Влип. И еще как.

– Я не обязан быть знаком со всеми, кто пиджаки выбрасывает, – неуверенно пробубнил Проскурин. И голову опустил.

– Да не выбрасывал он его. Вы с Анной этот пиджак с него сняли, когда убили Сидорова на ее кухне. По злому умыслу или по неосторожности – еще предстоит выяснить. Но вы убили его, и это его кровь закапала с потолка соседки. Ох, как вам в тот вечер повезло, Проскурин! Войди в квартиру наряд, который вызвала соседка, все закончилось бы уже тогда. Они бы обнаружили в квартире Митрофановой труп Сидорова и… Где он, гражданин Проскурин?

– Кто?

На Назарова уставились два пустых холодных дула вместо глаз. Ясно, откровенного разговора не будет.

– Труп Сидорова где? Куда вы его спрятали? За что убили? Эксперты установили, что кровь на пиджаке принадлежит именно ему. У него операция была, когда он последний срок отбывал. Кровь редкая: четвертая группа, резус отрицательный.

– Зачем ты мне все это гонишь, начальник? – неуверенно возмутился Проскурин. – Я к нему донором не пойду. И вообще в ту ночь меня в Анькиной квартире не было. Меня там никто не видал! И сумка не моя, в которой вы Сидорова шмотки нашли. Ей и предъявляй! Она к мусорам в крови вышла, не я. С нее спрос!

Назаров почувствовал, что начинает задыхаться. Даже ноги напружинил, готовясь встать. А он-то думал, что давно уже выработал иммунитет перед подобной мерзостью и научился контролировать свой гнев. Но вот это человеческое подобие готов был, честно, придушить.

– Именно вас, Проскурин, видели соседи в тот вечер вместе с гражданином Сидоровым. Вы вышли из подъезда втроем: Сидоров, вы и Митрофанова. Сели в его машину, уехали. Вернулись поздно. Сначала шумели. Потом… Потом вы знаете. Что произошло на кухне Митрофановой? Что за дела вас связывали с Сидоровым, отвечайте.

– Ничего не связывало, – мотнул головой Проскурин. – Просто срок последний мотали вместе. Он увидал меня в городе, решили встретиться, посидеть. И все.

– Куда вы отправились втроем?

– А в кабаке были! – с вызовом ответил Проскурин и локоть забросил на спинку стула. И глянул понаглее.

– В каком? Врать не советую, – сразу предупредил Максим, – мы проверим.

– А не помню, пьяный был. У Аньки спросите.

Лихо. Всю ответственность с себя снимал, подлец.

– Что произошло после ресторана?

– Не помню. Пьяный был. Анька пусть расскажет!