Харальд тоже это понимал. Торгрим удивился, что сын вообще задал этот вопрос. Наверное, зря он пытался вселить в парня призрачную надежду на то, что Конандиль освободят. Он знал, что Орнольф поднял бы его на смех, сказал бы, что он воспитывает из парня слабака. Но Торгриму было все равно, он ничего не мог с собой поделать. Он терпеть не мог, когда страдал его сын.

Шли дни, и погода после шторма установилась, слава богам, мягкая. Торгрим, опытный и умелый плотник, лично наблюдал за важнейшими этапами ремонта. Деревянным молотком и стамеской он свел на нет концы досок, начиная с менее поврежденных и заканчивая более потрепанными, подгонял и прилаживал, пока новые доски не перекрыли внахлест старые. Человек шесть работало с самим Торгримом, пока остальные занимались другими делами, чтобы сделать их пребывание в Вик-Ло более приятным и чтобы подготовить «Скиталец» к нелегкому пути к берегам Англии и дальше.

На открытом пространстве, неподалеку от лежащего на мели «Скитальца», моряки возвели высокие стропила, на которые натянули парус — своего рода палатку, временный зал, где они могли бы есть и пить, чтобы не проситься к датчанам на ночлег. За этой палаткой они возвели аккуратный ряд палаток поменьше. И назвали свой только что основанный лагерь Западный Агдер[9].

С датчанами они общались мало. В этом не ощущалось ни какой-то отчужденности, ни враждебности, просто они не нуждались друг в друге. Люди Торгрима занимались своим делом, датчане — своим.

На реке, помимо «Скитальца», были пришвартованы еще три драккара, и теперь, когда «Морской Странник» сослужил свою последнюю службу, в Вик-Ло больше кораблей не было. В тех случаях, когда датчане шли к своим драккарам по той или иной надобности, они довольно дружелюбно приветствовали норвежцев. Частенько здесь останавливался Агхен, обсуждал с Торгимом, как продвигаются дела. Торгрим подозревал, что делает он это по приказу Гримарра, хотя и видел, что старому плотнику нравится сюда приходить, чтобы поговорить о кораблях, инструментах, дереве. Почти каждый день являлся и Верен сын Йорунда, и Торгрим тоже не возражал против его общества, хотя нисколько не сомневался, что этого человека уж точно послали шпионить.

По вечерам после работы, когда разливали эль, пиво и хмельной мед, а Орнольф принимал на себя роль ярла на пиршестве, Торгрим сидел за самодельным столом, который они собрали в импровизированном шатре, и ловил себя на том, что доволен жизнью, даже полон оптимизма — давно он не чувствовал такого подъема. Боги испытывали их, и они доказали, на что способны. «Скиталец» будет готов к плаванию едва ли не больше, чем в тот день, когда они покинули Дуб-Линн. Приступы уныния, которые часто охватывали Торгрима на закате, и вспышки неконтролируемой ярости, отвращавшей от него окружающих и породившей прозвище Ночной Волк, отступили. Он гадал: неужели возраст делает его более терпимым и вообще многое меняет в его характере?

Торгрим не спал на берегу в палатке, предпочитая ночевать на борту «Скитальца», даже несмотря на то, что драккар стоял под неудобным углом. Он набросал кучу меховых накидок в нижней части, в изгибе корабля. Над этим местом он растянул парусину — ту самую, которой они закрывали пробитые доски, — чтобы не заливало дождем и было не так сыро.

Ночевал он на борту драккара из предусмотрительности. Кто-то должен был приглядывать за кораблем и поднять тревогу, если датчане попытаются причинить ему вред. Именно так он и объяснял все своей команде, чтобы они не подумали, будто он их избегает. Но это было лишь одной из причин, по которым он спал на борту корабля. И не самой веской.

На самом деле больше всего на свете он любил находиться на борту драккара. Он был создан для этого, словно сам представлял собой часть корабля. Он укладывался на свое ложе также, как основание мачты входит в гнездо или голова дракона проскальзывает на свое место на носу. Теперь, когда у него вновь был корабль, который к тому же успел показать себя в жестоком шторме и в смертельном испытании, ниспосланном богами, Торгриму не хотелось покидать его.

Поэтому в тот день, когда он приладил на место последнюю доску и корабль вот-вот должны были спустить на воду, он отправился на «Скиталец», предварительно плотно поужинав. Торгрим поднялся на борт, снял меч, положил оружие неподалеку, потом забрался в свою меховую постель. Тут было достаточно шкур, чтобы он мог лежать на ровной поверхности, даже несмотря на то, что сам драккар стоял под углом. Так что его ложе оказалось удобнее, чем когда-либо. Работа сегодня принесла усталость и удовлетворение. Мышцы его болели, он все еще не был таким выносливым, как когда-то, до ранения в Таре. Рев Орнольфа сюда едва доносился, приглушенный слоем шкур, и казался уютным, почти убаюкивающим, как легкий прибой на берегу. Вскоре он уже спал крепким глубоким сном, как будто погрузился в теплую воду.

И тут кто-то стал его бесцеремонно трясти, пытаясь разбудить, — он проснулся не сразу, понадобилось около минуты. Торгриму приснилась целая череда снов: шторм на море, землетрясение, попытка удержать Харальда за руку, в то время как парень пытался ее выдернуть, — все образы смешались, пока его не переставали трясти.

Он открыл глаза и потянулся за Железным Зубом. Рука нащупала что-то кожаное, и смутный силуэт над ним принял очертания Старри Бессмертного, который стоял рядом и тряс Торгрима за плечо.

— Я уже проснулся, — хриплым шепотом произнес Торгрим, и Старри отпустил его.

— Ночной Волк, вставай! — выкрикнул Старри.

— Что там? — спросил Торгрим.

— Не знаю, — ответил Старри. — Что-то. Я чувствую. Чую. Боги предупредили меня, что должно произойти что-то плохое. Но не сказали, что именно.

Торгрим выбрался из-под медвежьей шкуры, которой укрывался, как одеялом. Ночь была прохладная, а после теплого кокона-лежбища воздух казался еще холоднее. Торгрим схватил Железный Зуб и хотел взять с собой и накидку, но Старри уже спешил куда-то, и Торгриму оставалось только следовать за ним. Они спрыгнули с борта корабля на мягкую землю. Торгрим на ходу застегнул ремень, и они оба молча зашагали в темноте.

Возле самой воды Старри остановился, Торгрим подошел сзади, и они вдвоем принялись вглядываться в черную толщу.

— Что это, по-твоему? — едва слышным шепотом поинтересовался Торгрим.

— Не знаю, — ответил Старри. — Чувствую какое-то зло, но я не знаю, что это.