азартности, удивительной способности быть отважным и незлобивым в самой удручающей ситуации, умения найти из нее выход (или, махнув на все рукой, просто претерпеть, не утратив шутливого расположения духа) – всего этого в характере Любови Ивановны не очень заметно. Однако дискурс упорной, тяжелой, непробиваемой терпеливости, некой угрюмой бытийной выносливости постоянно ворочается внутри ее затрудненного, порой косноязычного, темного рассказа.

ТРАНСКРИПТ

Запись 1992 года

– Отца моего звали Шишкин, Иван Фомич. Они вместе с матерью померли в голодовку, в 1933 году. Я не помню точно, с какого года рождения он, отец-то, но когда он помер, ему уже много годов-то было. Я вот первая родилась, а он тридцати лет женился на моей матери. Я сама с 1911 года. А отец в 1914 году на войне, на германской был. Он, мотри, был с 1877 года. Он кончил четыре или пять классов. У него уж больно хороший почерк был. Профессия у него – бедняк-крестьянин, единоличник. С землей душевой. С землей был, а землю сдавал. Семья была большая у него. Лошади не было. Потом лошадь нажил, а ее в колхоз пришлось отдать. Мою мать звали Шишкина Евдокия Фроловна. Умерла она с голоду, в тридцать третьем году. Умерла вместе с отцом – в один дух, в один мах! А я их хоронила, сама голодная. В одночасье пять человек осталось, сирот. Мать моя помоложе отца была, лет на десять. 47 лет ей было. И отец у меня был бедный, и мать он взял тоже из бедной семьи. У нее образования не было никакого. Она одно время в прислугах в Саратове жила. Потом приехала сюда, в Красную Речку. Тут она и вышла замуж за моего отца. Тут отцы их, материн и тятин, сошлися, сладились. Ну как? Выпили и женили моих родителей. Тогда эдак было… Дедушку и бабушку по отцу я сама хоронила. Отец мой держал дедушку. Он его покоил до самой его смерти. Дедушку звали Фома Афанасьевич. Отец не бросал его. Он его схоронил. Дедушка мой 100 лет жил. Дедушка Фома меня еще нянчил. А умер он давно-давно, еще до голодовки, до тридцать третьего года. У меня братишка младший на фронте погиб, – он с 1924 года рождения. А дедушка его маленьким ребенком нянчил. Помню, мать на огороде работала, а дедушка идет, кричит: «Дуня, Дуня, скорей, скорей!..» Значит, братишка плачет, есть хочет. Дедушка Фома умер, наверное, году в двадцать шестом-двадцать седьмом. Прожил он 100 лет. Мне было, когда он умер, лет пятнадцать-шестнадцать. Я его похороны хорошо помню. Я-то уж работала в то время, матери во всем помогала. Дедушка был крестьянин. Бедняк-крестьянин. Все наше потомство по крестьянству пошло.

Я выходила замуж так. Я тогда работала председателем сельского совета, а этот мужик был инвалид. Меня уговорили с ним пожениться. А в молодости я замуж не выходила. Сирот я воспитывала, а замуж так и не выходила. А потом по курсам по разным моталась, некогда было. А когда меня забрали председателем сельсовета, он, этот мужик, меня уговорил. Он был инвалидом Отечественной войны. Он моложе меня был, он с 1922 года, а я с 1911-го. Я ему говорю, что, мол, гусь свинье не товарищ. А он все равно: «Давай сойдемся, давай сойдемся…» Ну, сошлися. Два года пожила, дочь с ним нажила, а потом разошлись. И опять я стала на машинах работать. Это было в 1952 году или, может, в 1951-м. Мужа звали Федор Семенович Ковалев. Он был майор запаса. Он был не местный, а странний (приезжий. – В.В.). Он сейчас, наверное, уже помер. Брат у меня сейчас в Саратове живет. Его зовут Шишкин Павел Иванович. Он с 1913 года рождения, младше меня. Он тут, в Красной Речке, жил. А уехали они в голодуху, в тридцать третьем году. А до этого он тут работал, пахал землю. Он у меня тогда попросил пять рублей и уехал в Саратов. Там он на печника научился и работал. А потом он работал как вроде начальником тюрьмы. Он грамотный был, до капитана дослужился. Он очень грамотный был. Пенсию большую получает. Он меня звал в Саратов шофером работать. И квартира была бы. Но я не поехала. Люблю землю! Я даже вот зимой сплю ночью, а во сне копаю. Видишь, руки у меня какие?! У меня ведь здесь огород и там вон огород.

Потом, – сестра у меня есть. Моя мать ведь выходила на двоих детей. И вот она такая мне сестра – неродная, названая. Зовут ее Анна Ивановна. Она уже умерла, в 1970 году. Была она крестьянка. Здесь, в Красной Речке, всю жизнь прожила. Она и в колхозе работала. Была она совсем неграмотная. Потом у меня еще сестра была. Она с 1918 года рождения. Ее зовут Аграфена Ивановна. А когда она уехала в Ленинград, то она там хотела, чтобы ее Галиной звали. Она блокадница. Блокаду в Ленинграде переживала. Она сейчас живая, в Саратове живет. Я их воспитывала, когда наши отец с матерью с голоду померли. Когда колхоз начал на курсы трактористов людей выделять, один дал мне рекомендацию на учебу – на тракториста. Ну, выдвинули меня, а по этому делу в колхоз приезжал политотдел. Я прихожу домой, говорю сиротам всем, – а их пять человек было – что, мол, забирают меня на курсы. А они меня заперли и не пускают. А уже завтра к трактористам надо ехать! А они мне говорят: «Ты нас бросаешь! Мы здесь помрем!» Это было как раз в 1933 году. Я уж отца-мать схоронила, а в зиму-то на 1934 год трактористов стал колхоз набирать. Ну, что делать? Пошла я в правление. Говорю: «У меня ведь дети помирают, я не могу их содержать». А политотдел спрашивает: «В чем дело?! Поедемте на тракториста учиться!» А наш член правления говорит: «Мы ее командировали на курсы трактористов, чтобы она путь себе пробила и детей воспитала. А она вот, видите, чегой-то запротивничала…» А политотдел спрашивает: «Как это вы запротивничали? Почему?» Я говорю: вот так, мол, и так – дети у меня. Вот почему я и отстала на целый месяц на курсах. Тогда он спрашивает: «А поедешь сейчас? Мы тебя все-таки увезем! С повторниками будешь учиться – мы повторников соберем…» Я говорю: «Да-да, я уже на целый месяц отстала…» А они мне говорят: «Ежели ты полюбишь это дело, будешь заниматься хорошо, то ты еще и перегонишь всех,