как Марсель. Город должен был отправить триста рабочих в Германию в течение трех дней, иначе пришлось бы запихнуть своих полицейских в их собственные автозаки и посадить в поезда, идущие на восток. Вирджиния и Олив оказались не в том месте и не в то время, и этой ночью их должны были отправить в путь под вооруженной охраной – без возможности попрощаться или собрать чемодан. Полиция перекрыла всю улицу. Выхода не было.

Вирджиния лихорадочно пыталась что-то придумать, когда вошел комиссар окружной полиции и осмотрел свой улов. Многие уже начинали плакать. За ним последовал инспектор, и в этот момент Олив взял ее за руку, что она посчитала жестом утешения, но на самом деле это был быстрый сигнал, означающий, что они вместе. Инспектор тоже это заметил и указал на Олива и Вирджинию, лаконично приказав одному из своих людей запереть их в задней комнате, где он разберется с ними «наедине».

За несколько улиц от места событий Питер Черчилль спешил в другое кафе на встречу с Вирджинией после своего неприятного инцидента. Он был удивлен и разочарован, что ее все еще не было на месте, несмотря на обещание прийти. На нее всегда можно было положиться, опаздывать было не в ее характере. И когда она была рядом, ему всегда казалось, что «все не так уж и плохо». Он сел лицом к двери, заказал чинзано, закурил одну из последних сигарет и, чтобы успокоиться, сделал вид, что читает газету. Вирджиния все не появлялась, и он недоумевал, почему кроме него в кафе никого не было. В воздухе ощущалось напряжение. Он допил свой вермут, и заказал второй, чтобы дать себе время подумать.

Вирджиния и Олив услышали, как за ними захлопнулась дверь, и решили, что их судьба решена. Но, к своей радости, они поняли, что в комнате есть маленькое окошко, ведущее на задворки переулка. Пока других посетителей кафе с криками заталкивали в грузовики перед входом, они молча подтянулись к окну и один за другим протиснулись в узкий проход. Вирджиния перекинула здоровую ногу через уступ и едва успела вытащить Катберта, прежде чем спуститься с другой стороны. Она старалась не отставать от Олива во время побега, чтобы успеть забрать Черчилля.

Наконец, после, казалось, бесконечного ожидания, Олив вошел в кафе, где сидел Черчилль. «Пошли», – тихо сказал он, беря англичанина за руку. Он увидел Вирджинию прямо у входа в кафе: она наблюдала за улицей. Черчилль понял, что случилось что-то серьезное и что им троим нужно действовать быстро. Он бросил одну из оставшихся у него банкнот на стол и последовал за Вирджинией на улицу. Олив, поторапливая, направил их в другой переулок, и они поспешили туда, продолжая оглядываться. «Они устраивают рейды в кафе», – объяснил Олив Черчиллю, пока вел их по лестнице и запирал дверь конспиративной квартиры. Он также с нервной улыбкой рассказал, что до войны дружил с инспектором полиции, тот узнал его и намеренно дал им возможность сбежать. Они были на волосок от провала.

Их первым порывом было немедленно убираться из города. Однако Вирджиния посоветовала дождаться утра, поскольку были вероятны новые облавы, и станция должна была превратиться в «гудящий улей ненависти». Черчилль провел свою последнюю ночь в Марселе, слушая рассказ Вирджинии о том, что те 25 000 франков его обманом заставили отдать мафиози, выдававшие себя за полицию Виши; еще одна преступная группировка в городе занималась продажей немцам людей, которых подозревали в работе на Сопротивление, в обмен на деньги или имущество жертвы. Внезапно почувствовав себя сломленным многочисленными опасностями, с которыми ему пришлось столкнуться, Черчилль начал еще больше восхищаться Вирджинией – и нуждаться в ней.

Возможно, именно его уязвимость вызвала у Вирджинии столь редкий эпизод мягкости в те тревожные часы, пока они ждали побега. «Здесь мы стареем очень быстро, а с возрастом приходит мудрость», – говорила она ему. Она призналась, что, постоянно сталкиваясь со страхом, ощущала себя «столетней», и, пережив то, что они оба пережили в тот день, – побывав на краю провала – ни один из них уже никогда не будет «прежним». Также она предсказала, что, вернувшись в Британию, Черчилль будет сравнивать свою «компанейскую жизнь» на Бейкер-стрит «с уединенной жизнью, которую мы ведем [здесь]»[118].

«Когда ты вернешься домой, на расстоянии все будет выглядеть иначе», – с улыбкой сказала она, останавливаясь, чтобы закурить сигарету. «Ты забудешь, как тебе было холодно, только в следующий раз возьмешь с собой одежду потеплее; ты забудешь все страхи, которые у тебя были, и будешь помнить только приятное волнение».

Глава четвертая

Прощай, Динди!

Джордж Бэкер из «Нью-Йорк пост» телеграфировал Вирджинии, призывая ее вернуться домой. Внезапная атака японских бомбардировщиков на базу ВМС США в Перл-Харборе неделей ранее, ранним утром 7 декабря 1941 года, была преподнесена президентом Рузвельтом как событие, которое «останется в истории позорным пятном». Она привела к началу войны между Америкой и Японией, а позже, через несколько дней, с Германией и Италией. Бэкер знал, что Вирджиния, будучи американкой, теперь находилась в гораздо большей опасности, чем раньше, и подумал, что ей следует пересмотреть свою миссию. Франция должна была оставаться номинально нейтральной, но журналистское прикрытие Вирджинии отныне практически не давало защиты в этом, на самом деле, марионеточном нацистском государстве.

Петэн не переставал радовать своих немецких хозяев, всецело поддерживая очередное силовое подавление групп Сопротивления. Полиция Виши не только передала нацистам для массовых расстрелов десятки, если не сотни заключенных, но также казнила других на специально выстроенных для этого эшафотах. В Лондоне генерал де Голль, полагаясь лишь на силу своего характера и финансовую поддержку Черчилля, оставался для многих участников Сопротивления всего лишь голосом с радио «Би-би-си», далеким от смертельных опасностей их обыденной жизни. Даже те, кто тайком слушал его передачи – а делать это было строго запрещено, – сомневались, стоит ли ему верить. Просвещенные люди, такие как Жан Мулен, бывший префект, а ныне лидер Сопротивления, работающий в Лионе, считали этого упрямца ростом шесть футов пять дюймов[119] жизненно важным элементом, способным сплотить движение «Свободной Франции». Но для Вирджинии он оставался довольно противоречивой фигурой. Большинство его соотечественников по-прежнему чувствовали себя одинокими, брошенными и лишенными надежды.

Это чувство усугублялось французскими средствами массовой информации, которые находились под более жестким контролем, чем когда-либо, и яростно выступали против англо-американского союза: они преподносили его как пресмыкательство перед «ужасными» русскими коммунистами-сталинистами. Лондон, все время говорили французам, в любом случае уже был разрушен во