– Мы собираемся у православного прихода, а они – пусть у своей мечети! – орал в мегафон голос повзрослее, примкнувший к морю хаоса. В 91-м этот голос призывал защитить демократию, в 93-м этот же баритон можно было услышать у восставшего Парламента, в 2010-м он разжигал страсти на Манежке… Организатор, спокойный, расчетливый, с обледеневшим сердцем, наполненным ненавистью к людям и неверием в справедливость. Чей это голос? Как узнать его, если им может заговорить любой из нас…

– Ну вот и славно! – покачал головой Дугин, глядя с крыши высотки на происходящее в бинокль «Геовид» со встроенным лазерным дальномером. С ним были еще несколько человек с легко угадываемой офицерской выправкой. – Мне только что сообщили, что по Сети гуляют «фэйки», которые собирают народ на завтрашнюю «стрелку». И это правильно. Не надо тянуть. День промедления – и пыл остудится. Перманентный протест. Только он перерастает в настоящее всесокрушающее восстание. Но из выступления, не политого кровью, не произрастет колос, который всех нас накормит. Вы готовы?

– Так точно, товарищ полковник! – бодро отчеканили соратники.

– Точки для снайперов подберите сегодня. Вокруг Поклонной горы много подходящих зданий. С собой иметь белые комбезы. Синоптики обещают снег. Кровь на белом – это красиво… А ты отомстишь ментам из патрульно-постовой, что упрятали тебя в «телевизор»… – обратился Дугин к тому самому сорвиголове, устроившему бучу с милицией и потерпевшему позорное фиаско, тому, за которого он ходатайствовал перед покойным генералом. – С заслуженными боевыми офицерами так поступать негоже, у нас нервы ни к черту, можем вспылить и на грубость ответить неадекватно. Силенки хватит. Они сами виноваты. Только теперь мы будем действовать не спонтанно, а как нас учили, согласно оперативно-боевому плану.

Дугин достал сигарету, один из офицеров поднес зажигалку. Затянувшись и выпустив дым, полковник отдал последние распоряжения:

– Слушай мою команду. Медийщикам – усилить в Сети ажиотаж по поводу завтрашней «стрелки». Пусть все состоится. Спамить от имени лидеров фанатских движений, они сейчас авторитетнее любого политикана, самые популярные форумы и ресурсы. Как националистические, так и кавказские. Всю ночь, все утро, весь завтрашний день. Взывать к самым низменным чувствам. Назвать трусами всех, кто не придет. И кавказцев особенно. Они как дети. Это их заденет. И они придут. Снайперам, повторяю, занять позиции с ночи, экипировка – зимняя. Огонь на поражение. Милиционеры, фанаты, скины, черные – неважно. Пролитие крови превратит стихийную бойню без явно обозначенного лидера в перманентный бунт, предполагающий единственного вождя. И последнее: подготовить фургон для «Рэта». Высадите его в точке «Локейшен» на Кутузовском и доведете до места потасовки. Я подам сигнал «Батл». Это будет наша живая бомба. Она смертоноснее шахида и похлеще любой картечи. Побрейте его под скина и всучите топор. Все должно быть натурально. Он выживет. А не выживет – не беда, его никто никогда не опознает, ведь он не просто человек без документов, он – не человек вовсе. Он – крыса.

Полковник засмеялся, посчитав, что высказался афористично. Его единомышленники приняли и его юмор, хохотнув в ответ. Солнце уже пробуждалось, заливая зарей хмурое небо. День бойни близился и грозил перерасти в Варфоломеевскую ночь по-русски. Гугенотами были назначены мусульмане, а католиками – православные.

Муджтахид ждал «ищущего» в тайном месте на Петроградской стороне, неподалеку от Кронверкского пролива, чтобы выслушать мюрида-послушника и расспросить, как исполнил он его волю, а значит, и волю Всевышнего, ибо верховный муршид-наставник говорил с Богом без посредников. Так считали все до единого в запрещенном джамаате истинного шейха. Но среди всех был один, кто мог исполнить его волю ценой собственной жизни.

– Я вошел в мечеть ночью и нашел его у михраба[2]. Он стоял на коленях и молился… – говорил исступленный послушник, зрачки которого расширились до предела. По воле учителя он бросил легальное обучение в медресе ради приобщения к чистой вере от истинного проповедника – великого суфия, шейха Бен Али, праведного толкователя, указывающего верный путь в рай.

– Дальше… – блеснули глаза шейха.

– Я подошел к нему сзади и достал кинжал… – сказал ученик и высунул свое оружие, окропленное кровью муллы.

– Что было дальше? – ждал подробностей шейх, смакуя детали.

– Я ударил его в шею и провернул лезвие несколько раз. Я все исполнил. Вы сказали, что нет прощения пособникам кафиров… Они хуже неверных собак. Они допустили осквернения обители Всевышнего и исковеркали завет последнего пророка, призвав жить в мире с сеятелями зла и заблуждения. Они испоганили святое место, куда мы входим с чистыми помыслами и где мы могли бы говорить спокойно, выражая свои сомнения вслух или молча, ибо даже наше молчание слышно Всевышнему…

– Ты все правильно понял и сделал, – погладил бороду шейх, указав перстом в небо и достав из халата четки.

– Хотя… – задумался ученик.

– Что тревожит тебя, мой мальчик? Ты не должен беспокоиться, ведь ты поразил шайтана, а не человека. Джебраил сидел на твоем плече, оттого рука твоя была крепка. Твой ум не должны терзать сомнения. Они тебя все еще гложут? – Муршид спокойно перебирал бусинки нефритовых четок, зная, что ответит на любой вопрос созданного им гомункула – человека, душа которого теперь целиком принадлежала его жрецу.

– Да, учитель, благодарю вас, что даете блуждающему во тьме свет живительной правды.

– У правды есть версии, и только истина одна… – изрек чей-то афоризм суфий. Муршид был способен запутать даже того, кто стоял на ее пороге, не говоря уже о том, кто искал истину по несуществующему адресу. – Я приоткрою тебе ее завесу, но достичь ее ты сможешь только в полном одиночестве, совершив подвиг во имя Аллаха. Узнать ее смысл можно, лишь изменив сознание и приобщившись к миру призраков, где рядом не будет твоего учителя или он предстанет в образе самого пророка… Спрашивай!

– Я хотел спросить о своем безмолвии… О преподанном вами уроке безмолвной молитвы «таффакур». Когда я молюсь молча, как вы учили, я блуждаю в сотнях разных мыслей. Как Всевышний узнает, чего я хочу, если я не могу выразить свои мысли общей молитвой, прославляющей милосердие Аллаха, или конкретными словами? И еще… Проповедь бедности «факр» и аскетизм «зухд» мне ясны, но я никогда не был богачом. Бедность легко представить, я в ней живу, но богатство я не могу осудить, ведь я никогда не купался в роскоши и не могу знать, о чем мыслят богачи.

– Твое многословное сомнение компенсирует безмолвие твоей молитвы. Твои искания похвальны, на то ты и мюрид, чтобы сомневаться. Аллах распутает этот клубок, ведь он подарил тебе муршида. А у кого нет муршида, у того муршид – шайтан! А насчет бедности… Разве ты не видишь, что шайтан управляет алчными? А этим богачам всего мало. Они ненасытны и противны Всевышнему.