комнате, и будет ждать его, оставит ему сообщение, что она все еще здесь, в крошечной приемной, известной, видимо, только избранным. На голубоватом экране, который она только что заметила, будут меняться инициалы оперируемых и, возможно, добавятся и ее инициалы – И. Э.: пациентка еще не пришла в сознание после операции, которая продолжалась почти тридцать лет, и вот теперь выясняется, что все было напрасно, напрасно бригады хирургов старались разделить их тела, ведь в мгновение ока он снова заполнил тоскливую, болезненную пустоту, которую не могли заполнить ни Микки, ни дети, ни работа.

Не отрывая взгляда от экрана, Ирис вытянула ноги. Кресла, конечно, жесткие, но она устроилась поудобней, готовясь к долгому ожиданию, и следила за скупой судьбоносной информацией, мелькавшей на экране: инициалы, год рождения, пол, продолжительность операции. M. Д., 1938 года рождения, уже переведен на реабилитацию, ровесник ее отца. Убил бы отец Эйтана, если бы не погиб так рано? Легче стала бы боль, будь он жив?

Как долго оперируют Р. Л., женщину примерно ее возраста, – с пяти утра! Где сейчас ожидает исхода операции ее семья? Ирис вспомнила, как десять лет назад в одном из этих помещений дожидались Микки, и дети, и мать, которая с виду была еще здорова. Но именно в те дни появились первые симптомы, как раз когда ей нужно было помогать Микки с детьми. Помощь обернулась обузой и даже угрозой жизни: вместе с внуками она едва не угодила под машину, потому что настаивала, что улицу надо переходить на красный свет. Однажды она спутала направление на улице с односторонним движением. Не говоря уже о том, что она упорно варила им куриный суп, забыв, что они вегетарианцы. Любые попытки Микки использовать ее энергию в мирных целях кончались провалом. Покуда тело Ирис час за часом, день за днем врачи собирали из кусочков и соединяли штырями и винтами, точно деревянную куклу, вроде Пиноккио, ее семья разваливалась на куски. И никогда уже не стала прежней крепкой семьей, потому что в сознании каждого навсегда засело это ощущение хрупкости совместного бытия. Да, муж и дети вместе ухаживали за Ирис, но это уже была не молодая простодушная семья, а старая и разочарованная, лишенная иллюзий, ничего уже не ждущая. Теперь она все это отчетливо видела закрытыми глазами, засыпая. Надо бежать, а она спит, вместо того чтобы мчаться, будто лань, в чащу леса. Глаза ей закрыли ледяные веки, ребра стиснули ледяные руки, кондиционер с каждой минутой наполнял помещение морозом, словно ее заживо поместили в морг. Эйтан нарочно привел ее в эту комнату, чтобы заморозить время, чтобы вернуть их обоих в те годы. Ведь что за смысл любить снова, если мир изменился и в нем с тех пор рассказаны новые сказки, завязаны новые связи, в нем живут другие, ее Омер и Альма, его Мирьям, и эти люди не дадут им с Эйтаном быть вместе: даже когда он обнимал ее, она ощущала постороннее присутствие. Ее Микки и жена Эйтана, их квартиры, их ипотеки, их общие друзья – все то, что накопилось с тех пор… Ирис безуспешно пыталась представить себе его дом. Вероятно, Эйтан живет в просторной и ухоженной вилле недалеко отсюда, но она способна представить его себе только в доме его матери, в крошечной квартирке на первом этаже, в пригороде. Здесь, по окончании семи дней траура, он объявил Ирис о созревшем в его душе решении. Неужели слезы, годами скрытые за ее сухими глазами, вырвутся наружу именно теперь? Ирис в ужасе проснулась, дрожа от холода, кончики ее пальцев окоченели, горло саднило, растущая волна плача все приближалась, она ворвалась в двери этой укромной приемной, выплеснулась из раскрытых ртов. Ирис в ужасе поняла, что это явились те, кому ждать уже некого. «Мама, мама, вернись!» – кричали они, глядя на голубой экран, а Ирис увидела, что Р. Л. исчезла с него, будто вовсе не бывала, оставив горстку родных и близких в растерянности и горе. Ирис притворилась, что тоже ждет результата чьей-то операции, пока вокруг стенали и плакали потрясенные люди.

– Здешние врачи – мясники! – крикнул ей прямо в уши мужчина ее лет в черной ермолке. – Они убили мою жену, хладнокровно прикончили ее! Ничего у нее не было, простенькая операция! Они разбивают семьи! Там ваш муж на операции? Заберите его оттуда, пока он еще жив! Это место – сущий ад!

Обнаружив ее присутствие, все столпились вокруг нее, как будто она была в силах их спасти, подробно описывали ей детали операции, как если бы она могла что-то исправить. Точно школьники, наперебой требующие решить их спор и найти виновного.

– Говорил я ей: «Ты мне нравишься такой, какая ты есть. Нужно тебе это кольцо на желудке?» – причитал он, раскачиваясь, словно на молитве. – Она хотела похудеть, раздалась после стольких родов и хотела похудеть! А теперь дети – сироты, Господи помилуй!

Рядом рыдала в черном платке, очевидно, мать погибшей:

– Восемь детей! Последние – близнецы! Через два месяца им три года!

Ирис слушала их оторопев. Неужели они надеются, что она заберет сирот себе?

Путаясь в словах, овдовевший отец продолжал описывать последние несколько часов до операции, не то ей, не то остальным: как они поняли, что операция осложнилась, что ничто уже не будет как прежде, как снова и снова повторяли псалом царя Давида – спаси нас, Царь, услышь нас, когда будем взывать к Тебе, пошли помощь из Святилища и с Сиона… От присутствия стольких людей в помещении стало теплее. Ирис почувствовала, как тело понемногу оттаивает и уже способно отсюда уйти, – но разве можно бросить их в горе! К ней обращались все новые родственники умершей женщины и сообщали все новые детали, как будто ожидая, что она внесет их в некий протокол, но все ее внимание было приковано к мужу, по имени, как оказалось, Сион.

– Кольцо! Кольцо в животе! – негодовал он. – Наизобретали неизвестно чего! Обручальным кольцом освятил я ее! Умереть ради кольца? Похудеть она хотела! Теперь ты похудеешь, пожрут тебя черви и никакого веса не останется!

Он всхлипнул, и все его братья и сестры, и брат умершей, и ее сестры, и ее старшие дети зашлись в рыданиях, пока их горе снова не обратилось в ярость на врачей.

– Это убийцы, они убили ее, они разбивают семьи! Скорее заберите своего мужа, пока он еще жив! – накинулись они на Ирис, и она, воспользовавшись этим советом, поспешила покинуть приемную.

Бормоча соболезнования и слова участия,