Сейчас альтер находится в поликлинике под присмотром местных полицаев. Родственникам уже сообщили, что их сын тяжело болен и его следует немедленно отправить в специализированную клинику в столице. Пока все они ждут людей, которые займутся транспортировкой «больного», у родственников есть время попрощаться с сыном, которого они уже никогда больше не увидят.

Как и ловчие, Димон предпочитал работать ночью. Меньше свидетелей. А снимки на камерах наблюдения проще «замазать». Димон не знал, когда точно заявятся в поликлинику ловчие, но полагал, что никак не раньше полуночи. Так у них было заведено.

Приблизившись к месту встречи с Рушаном, Димон для начала описал широкий круг, в центре которого находилась нужная им поликлиника. Затем описал круг поменьше, внимательно высматривая все, что могло вызвать хотя бы малейшее подозрение. На улице было уже совсем темно, фонари горели через три на четвертый, но Димон превосходно видел в темноте. Так же как и Рушан, который уже сидел на краю скамейки в тени высокого и густого куста, высаженного возле двухметрового гранитного прямоугольника, на вершине которого стоял чей-то бюст.

Монумент возвышался в центре ровной квадратной площадки, устроенной на склоне холма. Поликлиника располагалась в двухстах метрах от него, в низине. Это была длинная одноэтажная постройка с башенкой над входом. Стены ее были выкрашены в ярко-желтый цвет, а забранные решетками оконные рамы – в грязно-белый.

Димон поражался беспечности полицаев. Они считали, что для того, чтобы обеспечить полную безопасность, достаточно приставить к альтеру пару чудил с автоматами. Еще не было случая, чтобы они выставили посты вокруг здания, в котором проводилась операция. Димону даже интересно было, что тому причиной, глупость, лень или же клинический пофигизм? Хотя, конечно, первое не исключало как второго, так и третьего. И наоборот.

Сделав еще один круг и не заметив ничего подозрительного, Димон подошел к Рушану и сел на другом конце скамейки.

Рушан сидел вытянув ноги, обутые в черные, узконосые штиблеты, и засунув руки в карманы длиннополого серого плаща, из-под которого едва виднелись края отутюженных черных брюк. На голове у Рушана была такая же серая шляпа с высокой тульей и широкими, будто мятыми полями. Рушан был модником. Димон в моде не разбирался, но считал, что в такой одежде, которую выбирает Рушан, работать неудобно. Однако Рушан всегда четко выполнял свою часть работы. Не подкопаешься. Поэтому и по поводу одежды Димон к нему не придирался.

– Кому памятник? – спросил Димон.

На карте, по которой они выбирали место для встречи, оно было обозначено просто как смотровая площадка. И с нее действительно открывался неплохой вид на расположенную в низине часть города.

– Откуда я знаю? – не меняя положения, пожал плечами Рушан.

– На постаменте должно быть написано. Мог бы полюбопытствовать, – с укоризной заметил Димон.

С того места, где он сидел, куст закрывал постамент.

– Там только чей-то неразборчивый автограф.

– А в лицо не узнал?

– Не-а, – мотнул головой Рушан.

– Лысый?

– Не-а.

– Значит, не Ленин, – сделал вывод Димон. – Пускай будет Пржевальский!

Рушан покосился на него из-под жеваных полей чудной шляпы.

– А что бы тебе самому не встать да не посмотреть?

– Так неинтересно, – улыбнулся Димон. – Пока я точно не знаю, чей это памятник, он все равно что кот Шредингера. Даже лучше. Потому что может быть памятником кому угодно. Сейчас я хочу, чтобы это был памятник Пржевальскому. А потом, может быть, пожелаю, чтобы он стал памятником Бонч-Бруевичу.

– А это еще что за мерин? – недовольно скривил губы Рушан.

– Средневековый автор детских страшилок.

– Ну и на кой ляд он тебе сдался?

– Я просто к примеру сказал.

– Странные у тебя фантазии, Димон.

– Это не фантазии, а образ жизни.

– Ну да, – уныло клюнул длинным носом Рушан и больше ничего не сказал.

– Как добрался? – сменил тему разговора Димон.

– Отлично. В самолете вздремнул. В поезде вздремнул. В машине поспал основательно.

Рушан любил поспать. Это было, пожалуй, единственной его слабостью. Которая отчасти компенсировалась способностью просыпаться в точно назначенное время и сразу, без потягиваний и зевков, приниматься за дело.

– Машину присмотрел?

– В двух кварталах отсюда стоит неплохой «мерс» с полным баком.

Димон посмотрел на часы.

– Пора? – спросил Рушан.

– Пять минут.

Не вынимая рук из карманов плаща, Рушан повел плечами, как будто ему вдруг сделалось зябко.

– Что? – непонимающе посмотрел на него Димон.

– У тебя как на космодроме.

– Это плохо?

– Это странно.

– Почему?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Рушан. – Просто мне это кажется странным.

– Что именно? – не отставал от него Димон.

– Сидеть пять минут и считать про себя секунды.

– Зачем?

– За тем, что ты сказал, что осталось пять минут. И я теперь не могу выкинуть эту мысль из головы. Только и думаю: пять минут ровно, четыре пятьдесят девять, четыре пятьдесят восемь, четыре пятьдесят семь…

– Расскажи анекдот.

– Какой еще анекдот?

– Любой. Чтобы переключиться на что-то другое.

– Не получится, – уверенно качнул головой Рушан.

– Ты же даже не пробовал.

– Ну хорошо. – Рушан поправил мятую шляпу на голове и глубоко вздохнул: – Однажды шах Бадур-Аль-Бадин велел своему старшему евнуху Ильшасу привести всех его жен. А было их у шаха по одной на каждый день года. То есть ровно триста шестьдесят пять…

– Это точно анекдот? – перебил Димон.

– Ну да… А в чем проблема?

– Нет, все нормально, – мотнул головой Димон. – Продолжай.

– А сделал он это потому, что случайно услышал, как визирь Турхан-Ибн-Улла шепнул главному военачальнику Ильсуру-Тах-Да-Беку, что самая красивая жена у шаха та, у которой родинка в форме сливы на левой ляжке. Шаху, разумеется, стало интересно, откуда визирь знает про родинку? Но при этом он оказался еще и немало озадачен, поскольку понял, что понятия не имеет, у какой из его жен на левой ляжке родинка в виде спелой сливы. Нужно было со всем этим разобраться. И вот Ильшас по приказу шаха ввел в его покои первую жену. Звали ее Гюзель. У нее были огромные, как у серны, глаза цвета темного меда, волнистые волосы, ниспадающие до пояса, а талия у Гюзель была такой, что шах, если бы захотел, смог бы обхватить ее, соединив кончики пальцев рук…