Темная комната.

Кажется, однажды я уже была здесь. Мне все знакомо. Стены из грубого кирпича, покрытого темно-синей краской, римские шторы, опущенные до предела и не пропускающие свет снаружи, небольшой ночник в виде следа от звериной лапы на журнальном столике, стеллаж, заставленный книгами и кубками.

В прошлый раз я не разглядывала строгое убранство потому, что меня сразу привлек силуэт, спящего на кровати. В этот раз же приходится отвлекаться на голоса по ту сторону двери: они ругаются, ожесточенно спорят о чем-то. В полоске света под дверным полотном видны их тени.

– Нужно было прикончить его!

– Он – твой сын!

– Ты даже не знаешь, что он теперь!

– Так узнай, а уже потом решай!

Я поворачиваюсь к кровати, делаю осторожный шаг и замираю. Скольжу взглядом по четко вырисовывающимся линиям: спящий одет в светлое и по пояс укрыт льняным одеялом. Его поза проста и строга – руки сложены на груди, ноги вытянуты по швам, лицо устремлено в потолок, веки закрыты. Так укладывают покойников, но, приглядевшись, можно обнаружить, что его грудь вздымается и опускается во время дыхания.

Подхожу ближе.

Здесь явственно ощущается запах медикаментов. Кто-то обработал его раны, наложил многочисленные повязки на кожу.

Я забираюсь на постель возле его ног и пробираюсь выше – к голове. Он дышит ровно. Оседлав спящего, точно наездница, медленно наклоняюсь к лицу. Бьорн спит. Его светлые волосы кем-то бережно расчесаны и уложены вокруг головы, правая щека заклеена большим пластырем, шея тоже. Похоже, у него останутся шрамы – Ингрид неплохо приложилась.

Несмотря на раны и на все произошедшее, парень находится в объятиях сна, и его лицо выглядит безмятежным. Тому, что живет внутри меня, ужасно нравится эта его безмятежность – она делает его неспособным к защите. Я наклоняюсь ниже и очень хочу его поцеловать, но мои руки плотно смыкаются на его шее, а пальцы впиваются в горло – сильнее, сильнее. Вот-вот раздастся громкий хруст.

И вдруг его глаза открываются.

Пустые черные зрачки. Хлоп! Уставляются на меня и пронзают насквозь.

– О-ох! – Я выпрыгиваю из сна, хватаясь за сердце.

– Ого, дитя, да тебе приснился дурной сон. – Обеспокоенно тянет Маргрет, обернувшись ко мне.

Пытаясь отдышаться, я стираю запястьем холодный пот с лица. Оглядываю салон и встревоженные лица попутчиков. «Нет, только не это. Неужели, я уснула?»

– А почему мы стоим? – Спрашиваю я, приникая к окну.

– Мы на заправке в Гримдале. – Объясняет Хенрик.

– А который час? – Судорожно осматриваю свои руки.

Часов на мне нет, посмотреть негде.

– Половина одиннадцатого. – Бросает взгляд на наручные Маргрет.

Я выуживаю из кармана мятую, влажную купюру и протягиваю им:

– Спасибо, что подвезли.

– Не надо. – Мотает головой мужчина.

– Лучше купи себе поесть, Нея. – Отказывается женщина.

– Но я… – Пытаюсь противиться.

– Не надо. – Улыбается Хенрик. – Тебе они больше пригодятся. Правда, Маргрет?

– Конечно. – Кивает она. – Береги себя, девочка.

– Обязательно!

Я спешно выбираюсь из машины, захлопываю дверцу и иду к зданию. Интересно, Хельвины уже объявили меня в розыск? Стоит ли накинуть капюшон, чтобы не светить лицо? Вряд ли они станут искать меня по полицейским каналам, им нечего мне вменить. Разве что незаконное обращение на территории округа – но это не в компетенции земных служб правопорядка.

Если они захотят меня найти, то сделают это при помощи своих сверхъестественных сил. Афишировать не будут, привлекать полицейских тоже. И все равно нужно быть осторожной, держаться подальше от крупных дорог, найти цыган и затаиться на время. А кто знает – может, эта Гили поможет мне совладать с моим «даром»?

И снова на ум приходит Ингрид. От воспоминаний о прошлой ночи во мне закипает ярость. Благодаря ей Бьорн чуть не покинул нас навсегда. Благодаря ей я сейчас в том дерьме, в котором оказалась.

Толкаю дверь и вхожу в помещение заправочной станции. Кассир обслуживает клиентов. Воспользовавшись этим, я просачиваюсь мимо торговых прилавков прямо к уборным, заворачиваю за угол, вхожу в женский туалет и закрываю за собой дверь на щеколду.

Боже…

Прислоняюсь спиной к двери и смотрю на свои дрожащие руки.

Только что они душили Бьорна. Только что я его чуть не убила.

– Прости, – шепчу я, сглатывая слезы.

У меня не получается это контролировать. Если себя я могу привязать, то собственное подсознание – нет. Ничего не выйдет. Мне нужно переключиться, нужно думать о чем-то другом, о ком-то другом… Мне нельзя спать! Нельзя!

Я подбегаю к раковине и включаю воду.

Кран кашляет, а затем выдает слабый напор. Развязываю зубами повязку и подставляю рану под струю. Засохшая кровь размывается, и место разреза отзывается тупой болью. Я набираю в ладони воды, наклоняюсь и умываюсь. Несколько раз. А затем набираю снова и жадно пью – точно собачонка. Лакаю языком, тяну губами, захлебываюсь.

И никак не могу напиться. Припадаю к крану губами и пью еще. Вода здесь противная – желтая, с привкусом ржавчины, и меня едва не рвет от нее в раковину. А, может, дело вовсе не в воде. Может, мой организм сам себя отторгает. Я уже ничему не удивляюсь.

Смыв слезы, выпрямляюсь, и… на мгновение дыхание обрывается. Мне с трудом удается узнать того, кто смотрит на меня из отражения в зеркале. Серое, изможденное лицо, темные круги под глазами, сажа на виске и подбородке, что-то черное налипло над бровью.

Но пугает меня даже не это, а широкая седая прядь на правой половине головы – идеально белая по всей длине, ослепительная, точно первый снег в октябре. Я поднимаю руку и осторожно касаюсь ее пальцами. На ощупь седой волос кажется жестким, грубым и чужим. Теперь понятно, что имела в виду Маргрет.

Я поседела в эту ночь. И произошло это не равномерно – как бывает при увядании. Смерть оставила на мне свою метку. Часть души, отданная Бьорну, лишила меня части сил или, может, пары десятков лет – об этом остается лишь гадать.

Быстро приведя себя в порядок, я покидаю здание заправки. Вместо того, чтобы выйти на дорогу, обхожу территорию и спускаюсь вниз с холма. Снимаю сапоги, беру их в руку и иду босиком. Солнце набирает силу, повсюду стрекочут цикады и поют птицы. На одной из полян решаю остановиться.

Снимаю плащ и стелю на траву. Одежда должна до конца просохнуть, поэтому я снимаю ее и развешиваю на ветвях. Если честно, она никуда не годна – грязная, рваная, перепачканная кровью. Но выхода у меня пока нет. Усаживаюсь на плащ и осматриваю синяки и ссадины на своем теле. Это все ерунда по сравнению с раной Сары: надеюсь, ее ногу осмотрели и залатали.