Я с силой отодвигаю стул от стола, скрипя на всю столовую ножками по кафелю.

Встаю, Вадим, видя перемены в моем лице, тоже поднимается.

— Значит, так, — сухо и спокойно говорю я, — мне сейчас не нужны проблемы, как ты понимаешь. То, что ты предлагаешь — это проблемы. Для тебя, в первую очередь. Все, что было можно сказать, ты услышал. Я очень жду и надеюсь, что ты — человек слова, и никому ничего не скажешь.

— Маш…

— Арс! Полурослик! Сеня! — перебиваю я его с нажимом, — все. Только так. Мы с тобой даже дружить не будем, Шатер. И прошу тебя, держись подальше. Вот прямо так, как раньше.

Разворачиваюсь и выхожу из столовой. Не особо быстро, потому что нехрен лишним глазам давать повод для сплетен.

Вадим, конечно, со мной не согласен и сейчас переживает.

Да я и сама в шоке. И тело мое глупое ломит в разных местах от того, что ему практически обломился классный секс, а затем жестко обломался.

Но как унять тело, я знаю.

И, очень надеюсь, что удалось унять Вадима.

Не хочу потом думать, каким образом его похоронили.

В коридоре все же не выдерживаю, убыстряюсь, благо, нет никого, все на парах.

Не оборачиваюсь, надеясь, что Хищник остался в столовой, глубоко переживая свою пикаперскую неудачу.

Но Хищник на то и Хищник, чтоб быстро приходить в себя и совершать столько подходов, сколько необходимо для достижения цели.

Потому что он меня догоняет.

Тихим своим, бесшумным шагом, прямо посреди пустого коридора разворачивает за руку к себе, я машинально ухожу, он блокирует, пользуясь моей инерцией и своим преимуществом в росте и весе, легко поднимает, прижимает к себе.

Я не дергаюсь, смотрю в его злые горячие глаза.

Господи… Какой ты еще мальчик, Вадим Шатров… Ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь, лезешь на рожон… Глупый…

Он смотрит на меня, и, наверно, что-то такое читает в глазах, может, эту неожиданно даже для меня самой прорвавшуюся, такую женскую-женскую жалость и боль, потому что, похоже, делает и говорит совсем не то, что планировал изначально.

— Я тебя понял, Маша. И я не буду тебя доставать больше.

Блин! Это же хорошо! Я должна быть рада!

Почему я не рада?

Но, судя по всему, это еще не вся информация, которую Шатер собирается донести, потому что руки его, мертво прижимающие меня к торсу и легко удерживающие навесу, так, что ноги в красных кедах болтаются свободно, не доставая до пола, не дрожат и не отпускают.

Я молчу. Жду.

И дожидаюсь, в итоге.

— Но перед тем, как перестать… Я хочу, чтоб ты кое о чем вспоминала.

После этих слов он меня целует.

Не обращая внимания ни на наше с ним нахождение в общественном месте, ни на мое сопротивление, ни на мои удары ногами по голеням.

У этого гада длинные руки и каменной твердости ноги. Он легко держит меня одной рукой поперек тела, так, что я не могу высвободиться и ударить его, ладонь другой руки кладет на затылок, чтоб не уворачивалась. А по ногам его бить так же бесполезно, как стволы деревьев лупцевать.

У этого гада невероятно требовательные и опытные губы. Слишком опытные для двадцати лет!

Он умело пользуется своим преимуществом, напирает, заставляя меня раскрыть рот. Нахальный язык тут же завоевывает территорию, гладит, танцует, делая настолько сладко, настолько хорошо, что глаза сами собой закрываются от кайфа.

Я уже не сопротивляюсь, очки со стуком слетают на пол, не замечаю, когда и куда падают. В мире вообще ничего не остается. Только мы вдвоем.

Хищник меня буквально принуждает, заставляет! А мне в кайф! Мне так нравится, даже больше, чем в тот первый, эпический раз в душевой.

Потому что здесь опасности больше, и безбашенности больше.

А еще почему-то за взрывной сладостью прячется горечь. От моих слов, от моего принятого решения.

Эта горечь придает такую пронзительно-острую ноту всему происходящему сейчас, что буквально слезы наворачиваются. И не просто наворачиваются, а текут! Текут по щекам, шее, исчезая за воротом олимпийки.

Сладость его губ, горечь безысходности и соль слез — именно таким я запомню этот наш поцелуй.

Когда Вадим отрывается, наконец, от меня, я едва могу дышать и совершенно точно не могу стоять.

— Когда будешь смотреть на меня в универе, я хочу, чтоб ты вспоминала это. Поняла?

Его голос жесткий, грубый даже теперь. И тон безапелляционно-приказной.

Я молчу, смотрю на его лицо, немного расплывающееся у меня перед глазами из-за слез.

Вадим ставит на пол, аккуратно придерживает, когда пошатываюсь.

Убедившись в том, что все в порядке и стоять я могу, наклоняется, подбирает очки, отдает мне.

Вытирает большим пальцем слезы со щек.

— Ну пока, полурослик!

Разворачивается и идет прочь. Не оглядываясь.

А я смотрю вслед, на привычно-расхлябанную походку уверенного в себе парня, затем аккуратно прикасаюсь к распухшим губам.

Черт… Он меня переиграл.

Всухую продула бой, Маша.

Вытираю слезы, надеваю очки и топаю в туалет умываться.

Потому что Маша может проиграть бой, конечно может.

Но она всегда восстанавливается и берет реванш.

Тренер меня за это ценил, земля ему пухом…

Вадим. Пустые недели

У меня никогда не было недостижимых целей.

Как-то не ставились.

Папа Даня — прагматик, видящий цель и препятствия и умеющий выстраивать правильную стратегию — всегда говорил, что невыполнимых задач не бывает. Есть неверно построенная тактика для их достижения. «И самое главное, — говорил он, — это суметь понять, что выбранный тобой путь неверен, вовремя. Тогда можно просто перестроиться и проложить новый. Здесь самое основное — не упустить время и не понять это слишком поздно».

Я всегда, несмотря на то, что мы не родные по крови, считал и сейчас считаю нас родными по духу. Потому что его упертость, его умение маневрировать и одновременно способность тупо прошибать лбом стены — явно унаследованы в полном объеме.

С самого детства я четко знал, чего хочу. И четко выстраивал ступени к желаемому.

Всегда помогало.

Хотел стать чемпионом в своей категории, выйти на Россию, вышел.

Хотел сам поступить на бюджет в один из лучших универов города, поступил. Ни копейки на это дело не потратили родители.

Хотел жить отдельно, начал работать сначала в клубе охранником, потом тренировать мелкоту. И в итоге снял свое жилье.