о том толковать, чего знать им не надо.

Сад-всадник свои покидает угодья,

и гриву коня в него ветер бросает.

Одною рукою он держит поводья,

другою мой страх на груди упасает.

О сад-охранитель! Невиданно львиный

чей хвост так разгневан? Чья блещет корона?

— Не бойся! То — длинный туман над равниной,

то — жёлтый заглавный огонь Ориона.

Но слышу я голос насмешки всевластной:

— Презренный младенец за пазухой отчей!

Короткая гибель под царскою лаской —

навечнее пагубы денной и нощной.

О всадник-родитель, дай тьмы и теплыни!

Вернёмся в отчизну обрыва-отшиба!

С хвостом и в короне смеётся: — Толпы ли,

твои ли то речи, избранник-ошибка?

Другим не бывает столь позднего часа.

Он впору тебе. Уж не будет так поздно.

Гнушаюсь тобою! Со мной не прощайся!

Сад-всадник мне шепчет: — Не слушай, не бойся.

Живую меня он приносит в обитель

на тихой вершине отвесного склона.

О сад мой, заботливый мой погубитель!

Зачем от Царя мы бежали Лесного?

Сад делает вид, что он — сад, а не всадник,

что слово Лесного Царя отвратимо.

И нет никого, но склоняюсь пред всяким:

всё было дано, а судьбы не хватило.

Сад дважды играет с обрывом родимым:

с откоса в Оку, как пристало изгою,

летит он ныряльщиком необратимым

и увальнем вымокшим тащится в гору.

Мы оба притворщики. Полночью чёрной,

в завременье позднем, сад-всадник несётся.

Ребёнок, Лесному Царю обречённый,

да не убоится, да не упасётся.

«Воздух августа: плавность услад и услуг…»

В. Э. Борисову-Мусатову

Воздух августа: плавность услад и услуг.

Положенье души в убывающем лете

схоже с каменным мальчиком[1], тем, что уснул

грациозней, чем камни, и крепче, чем дети.

Так ли спит, как сказала? Пойду и взгляну.

Это близко. Но трудно колени и локти

провести сквозь дрожащую в листьях луну,

сквозь густые, как пруд, сквозь холодные флоксы.

Имя слабо, но воля цветка такова,

что навяжет мотив и нанижет подробность.

Не забыть бы, куда я иду и когда,

вперив нюх в самовластно взрослеющий образ.

Сквозь растенья, сквозь хлёсткую чашу воды,

принимая их в жабры, трудясь плавниками,

продираюсь. Следы мои возле звезды

на поверхности ночи взошли пузырьками.

Забытый мяч

Забыли мяч (он досаждал мне летом).

Оранжевый забыли мяч в саду.

Он сразу стал сообщником календул

и без труда втесался в их среду.

Но как сошлись, как стройно потянулись

друг к другу. День свой учредил зенит

в календулах. Возможно, потому лишь,

что мяч в саду оранжевый забыт.

Вот осени причина, вот зацепка,

чтоб на костре учить от тьмы до тьмы

ослушников, отступников от цвета,

чей абсолют забыт в саду детьми.

Но этот сад! Чей пересуд зелёным

его назвал? Он — поджигатель дач.

Все хороши. Но первенство — за клёном,

уж он-то ждал: когда забудут мяч.

Попался на нехитрую приманку

весь огнь земной. И, судя по всему,

он обыграет скромную ремарку

о том, что мяч был позабыт в саду.

Давно со мной забытый мяч играет

в то, что одна хожу среди осин,

смотрю на мяч и нахожу огарок

календулы. А вот ещё один.

Минувший полдень был на диво ясен

и упростил неисчислимый быт

до созерцанья важных обстоятельств:

снег пал на сад и мяч в саду забыт.

«Я лишь объём, где обитает что-то…»

Я лишь объём, где обитает что-то,

чему малы земные имена.

Сооруженье из костей и пота —

его угодья, а не плоть моя.

Его не знаю я: смысл-незнакомец,

вселившийся в чужую конуру —

хозяев выжить, прянуть в заоконность,

не оглянуться, если я умру.

О слово, о несказанное слово!

Оно во мне качается смелей,

чем я, в светопролитье небосклона,

качаюсь дрожью листьев и ветвей.

Каков окликнуть безымянность способ?

Не выговорю и не говорю…

Как слово звать — у словаря не спросишь,

покуда сам не скажешь словарю.

Мой притеснитель тайный и нетленный,

ему в тисках известного — тесно́.

Я растекаюсь, становлюсь вселенной,

мы с нею заодно, мы с ней — одно.

Есть что-то. Слова нет. Но грозно кроткий

исток его уже любовь исторг.

Уж видно, как его грядущий контур

вступается за братьев и сестёр.

Как это всё темно, как бестолково.

Кто брат кому и кто кому сестра?

Всяк всякому. Когда приходит слово,

оно не знает дальнего родства.

Оно в уста целует бездыханность

и вдох ответа — явен и велик.

Лишь слово попирает бред и хаос

и смертным о бессмертье говорит.

Звук указующий

Звук указующий, десятый день

я жду тебя на Паршинской дороге.

И снова жду под полною луной.

Звук указующий, ты где-то здесь.

Пади в отверстой раны плодородье.

Зачем таишься и следишь за мной?

Звук указующий, пусть велика

моя вина, но велика и мука.

И чей, как мой, тобою слух любим?

Меня прощает полная луна.

Но нет мне указующего звука.

Нет звука мне. Зачем он