class="p1">В 1927 году разнесся слух, что в живых остался один из членов императорской семьи, убитой в Екатеринбурге: великая княжна Анастасия, последняя дочь царя Николая II, смогла, как говорили, убежать и находилась в Германии.

У нас имелись серьезные причины встретить эту новость довольно скептически. Николай Соколов, юрист по образованию, проводивший расследование по приказу адмирала Колчака в 1918 году, немного спустя после произошедшей драмы, смог с уверенностью установить, что государи и все их дети без исключения, были убиты. Царевичи-претенденты и фальшивые великие княжны тем не менее появлялись не раз в разных местах, но им не оказывалось никакого серьезного доверия.

На этот раз интрига была сплетена получше, поскольку ввела в заблуждение многих людей, а комитеты, основанные для помощи претендентке в великие княжны, собирали значительные суммы. Никто из тех, чье доверие и наивность использовались, не знал лично императорских детей, чего не скажешь о великой княгине Ольге, сестре императора, принцессе Ирине Прусской, сестре императрицы, баронессе Буксгевден, придворной даме последней, ни наконец о Пьере Жильяре, воспитателе царевича, и его жене, не говоря уж о некоторых лицах из близкого окружения наших государей, видевших претендентку в великие княжны и говоривших с ней. Все они в один голос разоблачали обман. Но несмотря на то, что их свидетельств было достаточно, чтобы убедиться в очередном обмане, они не остановили кампании, организованной вокруг Лжеанастасии.

Будучи в тот год проездом в Берлине, я встретил там русского медика, профессора Руднева, одного из самых горячих сторонников самозванки.

Мое убеждение, что это очередная мистификация, было неколебимым, и я не верил его горячим убеждениям, что это действительно Анастасия. Но мне было интересно узнать от него об организаторах этого дела и увидеть особу, которую они прочили в царские дочери. Она находится, сказали мне, в замке Зееон, владении герцога Лейхтенбергского, в окрестностях Мюнхена. Руднев предлагал отвезти меня туда. Я отметил по пути, что он как-то очень настойчиво предупреждает меня, что выстрелы и удары штыком в лицо, полученные «великой княжной», сделали ее неузнаваемой.

В Зееоне нам сказали, что «ее императорское высочество» больна и никого не принимает. Тем не менее, исключение было сделано для профессора Руднева, который поднялся к ней. Через несколько минут он вернулся, чтобы сообщить о радости, вызванной у больной известием о моем визите: «Феликс! – воскликнула она, – Какое счастье вновь увидеть его! Скажите ему, что я сейчас же одеваюсь и выхожу. Ирина с ним?»

Все это выглядело очень фальшиво. Я не сомневался, что эта радость притворная, если, конечно, не сам Руднев изображал ее в интересах дела.

Меня попросили подождать в саду, и туда спустя четверть часа вышла псевдо-великая княжна, опираясь на руку профессора.

Даже если бы у меня и были какие-то сомнения, я с первого взгляда увидел, что имею дело с комедианткой, очень плохо играющей свою роль. Ничто в ней, ни в чертах, ни в фигуре, ни в манерах не напоминало ни одну из императорских дочерей. Она далеко не обладала той естественностью и врожденной простотой, свойственной императорской фамилии, которой ни выстрелы, ни штыки (никаких следов от которых на ее лице я не обнаружил) не могли бы отнять. Наш разговор был короток и банален. Я обратился к ней по-русски, она отвечала по-немецки, на языке, который дети царя знали плохо. Напротив, она ни слова не знала ни по-французски, ни по-английски, а на этих языках они бегло разговаривали. Мой визит в Зееон окончательно убедил меня в мошенничестве.

Частное расследование, предпринятое в следующем году при содействии криминальной полиции Берлина, показало, что эта якобы великая княжна была простой работницей польского происхождения. Настоящее ее имя была Франциска Шанцковская. Ее мать жила с сыном и двумя другими дочерями в маленькой деревушке в восточной Померании. Вся семья без колебаний узнала Франциску на предъявленных фотографиях. С 1920 года девушка исчезла, и родные не могли отыскать ее следов. Официальное расследование позднее полностью подтвердило выводы частного следствия.

Вся эта афера основывалась на всеобщей уверенности, что в иностранных банках находятся крупные капиталы, являющиеся личной собственностью последнего царя. Потому-то присутствие естественного наследника и было необходимо, чтобы запустить руки в это наследство.

Но чего не знал почти никто, так это того, что с началом войны Николай II поручил своему министру финансов графу Коковцеву (от которого я это и узнал) вернуть в Россию все капиталы, являвшиеся его частным достоянием и находившиеся за границей. Лишь кое-что и самой минимальной ценности осталось в Берлинском банке.

Таким образом, Франциска обязана своим возведением в великие княжны проискам группы проходимцев, преследовавших вполне корыстные цели.

* * *

Едва я вернулся в Париж, как на моем горизонте вновь возник алварский махараджа. На этот раз я решил по возможности избегать его. Когда он пожелал встретиться со мной, я велел передать ему, что я уехал в Лондон. Он отправился за мной в Англию. Не найдя меня там, он вновь явился за мной в Булонь, где ему сообщили, что я в Риме. Когда я узнал, что он отправился за мной в Италию, я телеграфировал матери, прося ее, если махараджа будет искать меня, сказать, что я на Корсике. Предосторожность оказалась нелишней. Вскоре мать известила меня о его приезде: «Что это значит, почему махараджа ищет тебя повсюду, чего он от тебя хочет?» – беспокоилась она. Я затруднялся ответить на эти вопросы. Я знал, что он, несомненно, имел какое-то тайное намерение на мой счет. Он много раз исподволь на что-то намекал, никогда тем не менее не объясняясь ясно. Его истинные намерения так и остались для меня загадкой. Наверное, я должен был когда-то узнать о них, но день этот еще не настал.

До меня дошли слухи, что он вернулся в Париж в ярости. После этой неудачи он перестал меня преследовать и долго не появлялся на моем горизонте.

* * *

А вот для мадам Хуби я стал другом и доверенным лицом, без которого она не могла обходиться. Вся жизнь этой женщины состояла из дебошей и пьянства. Ее окружение состояло исключительно из людей, которые, кроме охоты и бегов, интересовались разве что выпивкой, вкусной едой да при случае не прочь были заняться любовью. Никто из этих людей никогда не замечал – а она еще меньше, чем другие, – что в этом монструозном теле заключены золотое сердце и душа, которую она понемногу училась открывать, – по крайней мере, мне так тогда казалось. Артисты, особенно музыканты, которых я к ней приводил, вскоре стали завсегдатаями