Соня взяла штопор и принялась откупоривать бутылку. Через две минуты стараний, она окончательно убедилась в том, что не умела этого делать.

— SOS!

Павлик вернулся на кухню с недовольным лицом. Он взял бутылку и ловко открыл ее.

— Не женское это дело!

— Ох! От кого я это слышу? От мачо в бархатных штанах с золотой вышивкой на попе?

Павлик ничуть не обиделся на замечание подруги, только манерно качнул бедрами и выставил ножку.

— Паш, сядь, а? Не мельтеши. Меня и так тошнит.

Павлик налил в бокал красного вина и поставил его перед Соней.

— Что-то рановато. Если уговоришь всю бутылку сама, тогда, конечно, тошнить тебя будет знатно. Это я тебе обещаю. Я лучше сразу тазик принесу. — Павел отправился в ванную.

— Паш, ну ладно тебе выпендриваться, — Соня остановила друга, взяв его за руку. — Тебе сложно, что ли, побыть со мной? Сколько раз я терпела тебя пьяного у себя в квартире! Теперь моя очередь.

— Ха! Вспомнила! — Павлик сел на стул. — Ты чего? До сих пор страдаешь по своему олигарху?

Соня сделала большой глоток вина и стала причмокивать, пытаясь оценить его достоинства.

— Это хорошее вино? — Соня принялась рассматривать этикетку на бутылке.

— Откуда я знаю, ты ж меня не угощаешь, — продолжал капризничать Павлик.

— Паш, я не шучу. Похоже, у меня проблемы с этим делом. Я должна знать, что от себя ожидать. Если ты увидишь, что я себя начинаю странно вести, пожалуйста, вызови «Скорую». Мне нужно, чтобы врачи зафиксировали возможную аномалию и сделали медицинское заключение. Это важно.

Павлик набрал воздуха в легкие и шумно выдохнул.

— О господи! Что ты меня пугаешь? Откуда я знаю, как ты себя ведешь напившись? Что у тебя «нормалия», а что аномалия. Ты хоть раз была пьяной?

Лицо Сони помрачнело.

— Не знаю.

— Прикол. — Павлик ушел в гостиную. Он не скрывал своего раздражения по поводу загадочного поведения подруги. Он еще не отдавал себе отчета в том, что на самом деле его раздражало то, что Соня так сильно переживала из-за этого придурка Брызоева.

— Ты скоро? — крикнула Соня из кухни.

— Сейчас. Музыку включу, — Павлик включил музыкальный центр, и квартира наполнилась тропическим голосом Цезарии Эворы.

Андрей стоял в наушниках у окна в своей спальне в полной темноте. Он держал в руке пистолет-радар, направленный в сторону окон квартиры Павлика. От радара-прослушки отходил провод к специальному записывающему устройству.

В квартире Сони орудовала бригада рабочих, вооруженных разнообразными инструментами. Это были переодетые работники ФСБ. Они быстро и ловко прорубили пространство между квартирами и теперь устанавливали в него окно, которое из Сониной квартиры ничем не отличалось от обычного зеркала.

Один из сотрудников технической службы крепил камеру видеонаблюдения, со стороны квартиры Андрея. В работе было задействовано девять человек, поэтому процесс шел быстро и слаженно.

Андрей был настроен на получение максимального объема информации, и не только в связи с полученным приказом. Ему самому было важно докопаться до истины, получить ответы на бесконечное количество вопросов, ежедневно возникавших у него в голове.

С тех пор как Андрей прочел упоминания о своем начальнике в личном деле объекта, он стал осторожничать и «фильтровать» свои доклады Максиму Александровичу. Он собирал информацию по крупице, не позволял ни одной детали уйти от своего внимания, но многое еще оставалось неизвестным. Когда Соболев накануне получал «разнос» от начальника, он не счел нужным оправдываться. Он не стал объяснять, что с момента своего назначения на дело он не потерял ни минуты, что успел узнать о ближайшем окружении объекта, что не только установил личность Павла Шарапова, но и узнал о его месте жительства, выследив его. Соболев знал адрес Петра Львовича, знал, что Соня регулярно ходит к нему на сеансы психоанализа. Соболев хотел во всем разобраться сам, и только потом все рассказать в рабочем отчете.

Теперь Андрей стоял у окна и слушал «кухонный» разговор друзей детства.

Соня пила уже второй бокал вина. Павлик смотрел на нее, подперев подбородок рукой.

— Может, все-таки закусишь? — Павлик кивнул головой в сторону тарелки с нарезанным сыром.

Вместо ответа Соня глупо улыбнулась.

— Знаешь, Сонь, вот у нас с тобой у обоих судьбы такие непростые. Что ты в детстве натерпелась, что я… Тебе даже, я думаю, побольше дерьма перепало. Но я все равно тебе завидовал. Мне всегда казалось, что ты справляешься с трудностями лучше меня. Ты как-то всегда держалась. Не раскисала, что ли? И удар ты держать умеешь. И ответить можешь. Сколько всего ты пережила, и ничего тебя не сломило. А теперь как будто что-то такое стряслось, что ты пережить не в силах…

Улыбка медленно сходила с Сониного лица, пока не превратилась в жутковатую гримасу. Она толкала пальцем тарелку с сыром, заставляя ее крутиться.

— А может, это предел? — наконец произнесла Соня пьяно-низким голосом. — Может, мои ресурсы иссякли? Имею я право устать? Имею я право разозлиться?

— Ты злой не выглядишь. Ты выглядишь грустной.

— А что такое грусть, как не форма сдержанной агрессии?

Возникла долгая пауза. Соня и Павлик погрузились каждый в свои мысли.

— Я скучаю по нашей молодости, — Павлик раскладывал кусочки сыра на тарелке, придавая им замысловатые геометрические формы. — По нашим вечерам у тебя на кухне. Помнишь?

Вместо ответа Соня ухмыльнулась.

— Нам было по пятнадцать лет, и вся жизнь была впереди. Казалось, что в запасе еще уйма времени. Казалось, можно вот так беззаботно прожить годок-другой. А потом годок-другой вылился в несколько лет. Мы разменяли четвертый десяток, а у нас нет ни семьи, ни квартиры в собственности, ни дома загородного, ни четкого бизнес-плана. Мы жили одним днем. И пятнадцать лет пролетело вмиг. — Павлик дергал ногой под столом. Это был явный признак того, что он нервничал. Он взял Сонин бокал и залпом допил. Соня потянулась за бутылкой и снова наполнила бокал до краев.

— Прости, дружище, но я не стану сокрушаться вместе с тобой. В пятнадцать лет я стала взрослой. В пятнадцать лет у меня был четкий план, и я уже начала претворять его в жизнь.

— Ну да. Если бы у меня были приемные родители, или какие-нибудь родители, или хоть кто-нибудь, кто снял бы мне отдельную квартирку в подростковом возрасте, это тоже помогло бы мне быстрее повзрослеть.

Соня опять ухмыльнулась:

— А ты думаешь, мне ключики от квартирки принесли на блюдечке с голубой каемочкой?

Павлик с недоумением смотрел на Соню, которая вдруг спрятала лицо в свои ладони и затряслась всем телом, издавая непонятные звуки. Павлик никогда не видел подругу плачущей и не на шутку испугался. Но когда Соня снова выпрямилась — стало понятно, что она смеялась. Этот смех вполне можно было принять за истерику, так как ничего смешного на кухне не происходило. Когда Соня немного успокоилась, она произнесла слегка искаженным от смеха голосом: