— Без пехотного прикрытия артиллерии трудно вести бой, — произнес Пайпер, и это прекрасно понимали все. Но именно в этом направлении устремились две группы американских «шерманов», прекрасно уловив, в каком месте и без особых усилий можно решить судьбу всего поединка.

— Из леса выдвигается еще одна колонна танков, — напряженно сообщил наблюдатель.

Пайпер, а за ним Маренн и другие офицеры — все устремили взоры туда, куда указывал дежурный. Действительно, еще одна колонна танков спускалась в лощину. Правее и левее ее вынырнули из тумана еще две колонны.

— Они подтягивают вторые эшелоны, — Пайпер присвистнул. — Все-таки прорвались. Связист, артиллерию, — приказал он. — Франц, видишь? Давай частично и их прихвати. Я знаю, что мощи маловато. Но либо они, либо мы, сам знаешь, третьего не дано. Исполняй.

Все понимали, наступает кризисный момент. Перевес был явно на стороне противника. С подходом вторых эшелонов центр и правый фланг могли не устоять.

— Соедините меня со штабом дивизии, — распорядился Пайпер, а спустя несколько секунд уже докладывал обстановку Зеппу Дитриху, командующему шестой танковой армией. — Где? Где они застряли? — она слышала, как он спрашивал вышестоящих командиров, и, видимо, их ответы не удовлетворяли его. — Черт, — Пайпер бросил трубку и, взглянув на Маренн, добавил: — Прошу прощения, фрау, забылся.

— Меня не надо стесняться особенно, — ответила она. — Я же врач — привыкла к тому, что людям больно и они страдают, а значит, не помнят о галантности.

— Они придут только к утру, — Пайпер взглянул на карту. — В светлое время суток они бы справились за три часа. Но идти придется ночью по бездорожью, а это еще плюс два-три часа. Надо продержаться. Ну, хорошо, Зепп поможет артиллерией. Они возьмут на себя вторые эшелоны, а также ударят по флангам. Это немного облегчит нашу задачу. Но где же этот Раух? — вдруг вспомнил он. — Вам надо уходить отсюда, фрау. Я пошлю с вами Крамера. Оберштурмфюрер!

— Нет, нет, благодарю, — Маренн отрицательно покачала головой. — Офицеры нужны здесь. Сейчас каждый человек на счету. Я пойду сама.

— Я не могу тебя отпустить!

— Я доберусь до госпиталя, ничего со мной не случится! — уверила она. — Поверь, у меня большой опыт.

Маренн уже покинула командный пункт Пайпера. Схватив с бруствера автомат, выбежала в траншею. Идти собиралась вовсе не в госпиталь — сразу отправилась на позиции, которые занимала группа Скорцени. Она понимала — там произойдет решающее столкновение. Там находились все, кто был близок ей, кого любила, и она должна быть с ними. И либо они все погибнут, либо американцам придется отступить.

Она не задавала себе вопросов, что будет, если гитлеровской Германии в результате все-таки удастся переломить ход войны в свою пользу. Не превратится ли вся Европа в один сплошной Аушвиц, который она не так давно посетила по просьбе Шелленберга? Не станет ли доктор-изувер Бруннер и иные любители расовой чистоты решать судьбы многих народов — быть им или не быть? Она почему-то была уверена, что, если Германия выстоит, все изменится, Гитлер вынужден будет уйти и уступить правление более либеральным силам. Только в этом случае Германия имела шанс сохраниться как культурная общность, как историческое явление. Но как выстоять? Как выстоять после того, как совершено огромное множество непоправимых ошибок? Что еще сделать, если не бороться насмерть? Как боролись французы под Верденом почти тридцать лет назад, практически так же, не имея ни малейшего шанса на победу. Во всяком случае, она знала точно — да, впереди американцы, да, это люди из той страны, где уважают права человека и соблюдают конституцию, где она прожила пятнадцать лет и ни на что не могла пожаловаться. Но она сделала свой выбор, и она останется на этой стороне, потому что она австриячка по рождению, потому что так вышло, потому что в этой армии погиб ее сын. Потому что она так решила.

Еще яростнее с обеих сторон били артиллерия и минометы. Перед рощицей, которую заняли американцы, творилось что-то страшное. Вся сила огня и той и другой сторон была сейчас обрушена туда. В дыму Маренн разглядела, как восемь американских танков рванулись к позициям двух немецких орудий. Вокруг одиноких пушек клокотал огонь и дым. Один за другим вспыхнули два танка, но остальные неотвратимо надвигались на пушки. Маренн даже вскрикнула, когда спустя несколько секунд танки с трех сторон наехали на огневые дворики и вмяли их в землю. Больше ни одного орудия перед «шерманами» не было. Это означало, что в обороне бригады Пайпера образовалась первая брешь. В нее хлынули танки и пехота.

А на дальних высотах колонны вторых эшелонов развернулись, и все испещренное взрывами поле покрылось сизо-дымчатыми коробками. Маренн начала считать, но сбилась — их было очень много, штук семьдесят, не меньше. Как Эйзенхауэру и Брэдли все-таки удалось подтянуть такое количество техники, оставалось загадкой. На броне танков сидел десант, на некотором отдалении маячила пехота.

По приказу Дитриха подключилась дивизионная и армейская артиллерия, снаряды сыпались градом, много танков горело, но те, которым удалось увернуться, подходили к лощине, все время стягиваясь к центру, где только что оборона была прорвана. «Они устремятся в эту брешь и ударят в тыл „Хергету“ и „Книттель“», — мелькнуло в голове Маренн.

Снаряд ударил в самый бруствер траншеи, в которой она находилась. Снег, перемешанный с землей, брызнул в лицо, на мгновение все померкло. Сбило каску с головы. Маренн опустилась на дно — голова кружилась, в ушах шумело. Потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Смахнув комья земли, прилипшие к волосам, Маренн снова выглянула из траншеи.

Из рощицы, занятой американцами, выдвигались все новые и новые машины. Волнистой цепью штук в сорок — сорок пять они устремились к скатам высоты, на которых окопалась группа Скорцени. Пехота и бронетранспортеры немного отставали. Танки шли как на параде — по ним никто не стрелял. Маренн затаила дыхание — неужели все погибли? Когда?

Танки пожирали расстояние, и до позиций, на которых группа Скорцени смыкалась с группой Хергета, оставалось менее трехсот метров. «Шерманы» шли как на параде. Бронетранспортеры тоже придвинулись к танкам, за их броней виднелась пехота. Маренн казалось, что теперь уже нет силы, которая могла бы остановить эту лавину. Только сейчас она заметила, что осталась в траншее одна — рядом лежали только убитые. И тоскливое, холодное предчувствие охватило ее — предчувствие смерти. Ей казалось, что со всей этой махиной она осталась один на один. И конечно, ее раздавят, сотрут в порошок. Как скажет Джилл? Что будет с Джилл, и кто поможет ей, если и она, и Отто погибнут здесь, а большевики дойдут до Берлина? Конечно, Вальтер был прав, когда убеждал ее, что операция заведомо провальная, и, скорее всего, танковые армии СС будут раздавлены, разбиты, и возражал против ее участия в этой авантюре, тем более в качестве даже не врача, а члена диверсионной группы. Но Кальтенбруннер… Его тупости никто не отменял, а он по этой тупости никогда не отменял своих решений. Сладковатая тошнота подступила к горлу, она ощущала ее последний раз очень давно — когда первый раз попала в газовую атаку в меловых пещерах, недалеко отсюда, во время Первой мировой войны, и потеряла сознание.