Многие национальные меньшинства, угнетаемые в Австрии, видели во Франце-Фердинанде своего единственного защитника и покровителя. На ленте траурного букета от румын, самого многочисленного национального меньшинства Венгрии, была красноречивая надпись: «Нашей последней надежде с глубочайшей преданностью»[365].

Пятьдесят тысяч человек терпеливо ждали целую ночь, чтобы проститься с убитой парой, которая покоилась в Императорской капелле. Утром большинству не разрешили присутствовать на пятнадцатиминутной поминальной службе, которую днем посетила императорская семья. Детей Гогенберг на нее не пригласили. Те, кто все-таки попали в капеллу, увидели два совершенно одинаковых гроба, окруженные множеством горящих свечей. Но гроб эрцгерцога стоял на шесть метров выше гроба его жены: двор так и не признал, что она Габсбург[366].

Ближе к ночи гробы отвезли на ту самую железнодорожную станцию, с которой Адольф Гитлер когда-то уехал в Вену. Их поставили в грузовой вагон, чтобы отвезти в замок Артштеттен для погребения. Габсбурги, дети Гогенберг и их родственники Хотеки ехали в отдельных экипажах. Дворцовый протокол предписывал, чтобы дети Франца-Фердинанда находились отдельно от членов правящего дома. В Артштеттене католическую заупокойную мессу отслужил епископ Йозеф Ланьи, которого потом до конца жизни преследовали воспоминания о страшном провидческом сне[367].

После похорон в Артштеттене к императору во дворец вызвали полковника Карла Бардольфа, который ездил в Сараево с эрцгерцогом и герцогиней и видел их убийство. Франц-Иосиф особо спросил о том моменте, когда был застрелен его племянник: «Как вел себя эрцгерцог?» Полковник отвечал: «Как солдат, ваше величество». Император заметил: «Этого и следовало ожидать от Его императорского высочества. – помолчал и поинтересовался: – А как прошли маневры?»[368] Он не задал ни одного вопроса о герцогине Гогенберг, погибшей защищая собой мужа от пули убийцы.

Австрийский аристократ принц Людвиг Виндишграц писал:

Меня возмущало, что теперь каждый осел мог пинать мертвого льва… Не успели его положить в гроб, как все его протеже, креатуры, друзья и сотрудники полетели со своих постов и назначений. Придворная клика и военная камарилья, которых наследник, что называется, не видел в упор, устранили решительно всех. Именно с тех пор старая система утвердилась окончательно и бесповоротно до самой смерти Франца-Иосифа[369].

Граф Отто Чернин, последний министр иностранных дел Австро-Венгрии, друг и сосед эрцгерцога и герцогини, видел, что надвигается крушение мира, и писал:

Многие вздохнули с облегчением, услышав о смерти Франца-Фердинанда. При дворе в Вене, в будапештском свете больше радовались, чем горевали… Никто не мог и подумать, что гибель этого сильного человека повлияет на всех, затянет в мировую катастрофу[370].

Адольф Гитлер ликовал, узнав об убийстве; он был уверен, что война теперь не за горами. Он был убежден, что война вознесет Германию над всеми государствами, сделает немецкий народ господствующим на всей планете, сметет империю Габсбургов[371].

Смерть эрцгерцога Франца-Фердинанда сокрушила партию мира, которую он возглавлял, и отдала все карты в руки партии войны, которой он противостоял. Политические и военные ястребы Австрии не мешкая воспользовались его убийством и развязали войну, которой он так не хотел. После смерти эрцгерцога даже многие из самых верных его сторонников поддались урагану эмоций.

23 июля 1914 г. граф Альфонс Клари писал Дейзи, принцессе Плесской:

Мы проводим ужасные дни в тягостном ожидании, и никто не знает, чего именно мы ждем. Я надеюсь – войны, потому что нельзя дольше жить с этим абсцессом в боку, который все растет и отравляет нам день за днем; лучше вскрыть его теперь, немедля, а там посмотрим, сумеем ли мы пережить операцию… Говорить о будущем, кажется, слишком рано сейчас, потому что и в нашей стране, и, похоже, во всей Европе оно буквально висит на волоске… Мы потеряли великого руководителя, человека мира. Вслед за ним придет человек войны[373].

В тот день, когда Клари писал это, посол Австрии предъявил Сербии ультиматум – родная страна Франца-Фердинанда бросала обвинение убийцам. Расчет делался скорее на военный, чем на дипломатический ответ. Среди требований были закрытие сербских газет, недружественных монархии Габсбургов, смещение и арест политических и военных руководителей, враждебных Австрии, фактический запрет независимого юридического расследования убийства, прекращение деятельности всех клубов, организаций, групп, заклейменных Веной «террористическими»[374].