Военный советник Волынского провода на это саркастически усмехнулся – он хотел убить именно всех.

– Мы стремимся освободить наши земли с наименьшими потерями. Поэтому – мы за ультиматум, – продолжил «дипломат».

Через день поляки получили этот самый ультиматум – им предлагалось покинуть территорию Волыни в течение сорока восьми часов. Зная буйный нрав националистов, многие селяне склонялись к тому, что пора бежать. Но Польское правительство в изгнании решило иначе и передало через подразделения АК указание: «С места не трогаться, иначе мы потеряем исконные польские земли».

После этого началось… Это была первая массовая акция УПА. Задача – безжалостное поголовное истребление волынских поляков. От украинцев, породнившихся с поляками, требовали выдать их польских родственников или самим прикончить их. Украинцев, защищавших и укрывавших поляков, велено было показательно казнить.

Сначала УПА пробовала силы на отдельных польских поселениях. Правительство Польши в изгнании через своих эмиссаров пыталось договориться о прекращении насилия. Для этого на переговоры был направлен полномочный посланник Зигмунд Ян Рамел. С привычной польской заносчивостью он высказался перед представителями ОУН в том ключе, что и в Польше украинцев немало, они заложники, и их изведут, если будут продолжаться убийства. Подсластил пилюлю – мол, у них общий враг Германия и Советы, и неплохо бы объединить усилия в борьбе с ними, а не друг с другом. Оуновцы его выслушали, поблагодарили за откровенность и 10 июля 1943 года в селе Кустище разорвали на части лошадьми.

На следующий день командованием УПА была дана отмашка на масштабное наступление. Бандеровские отряды одновременно атаковали больше полутора сотен польских деревень и без особого напряжения передавили немногочисленные силы местной самообороны.

На эту акцию Дантист поднял всех подчиненных ему сотрудников СБ. Перед ними поставил задачу: «Действия УПА не должны выходить за строго очерченные рамки. Поляков уничтожить как можно больше, но не допустить, чтобы под горячую руку попали украинцы или немцы. Все вольности пресекать жестко и бескомпромиссно».

Сам Дантист с отрядом УПА после ночного марша по лесу зашел в польское село. Этим утром почти все жители – более ста человек – собрались в костеле.

– Не жалеть никого, – приказал Дантист.

Главное, что осталось потом в его памяти, – истошный вой многих глоток. Такой вой, который пробирал до печенок. Люди, которым выкалывали глаза, рубили головы, насиловали, перед смертью будто пытались своим криком пошатнуть основы так несправедливого к ним мира.

У самого Дантиста не было ни кровавого угара, когда сладостно теряешь голову от мучений жертв, ни сожаления, ни ужаса и раскаяния. Пусть происходит то, что происходит. Да спасет нас броня равнодушия. Вот только эти крики…

Вскоре счет убитых в рамках деполонизации пошел на тысячи, а потом и на десятки тысяч. Под горячую руку попадались и русские, и белорусы, и армяне – жили и такие на Волыни.

Даже самых жестоких и отчаянных бойцов из близкого окружения Дантиста озадачивало, с какими энтузиазмом и жестокостью исполняют обязанности палачей украинские селяне, призванные в ряды УПА или просто подрядившиеся на грязную работу.

С самого начала оуновцами просчитывались ответные ходы в отношении украинцев со стороны поляков, Армии крайовы, партизан, а также отрядов полиции, состоявших из поляков. Все опасения оправдались, и ответные удары не заставили себя долго ждать. Противник атаковал базы УПА. Поляки стали брать на вооружение тактику бандеровцев – несколько украинских сел были вырезаны под корень. Но в Галиции силы были слишком неравны. Зато поляки успешно отыгрывались на украинцах, проживающих на территории Польши. Счет жертв там был примерно паритетен – тоже десятки тысяч.

В Центральном проводе начали поговаривать о переговорах, чтобы снизить накал взаимоуничтожения. Но успеха это не имело. Дантист вместе с другими соратниками горячо выступал за эскалацию, а не ослабление насилия.

– Будем воевать до последнего поляка на нашей земле! – объявил он на собрании Волынского провода.

Его совершенно не волновала ответная гибель своих соплеменников. Так даже лучше.

– Пускай растет ярость, пускай крепится злоба, пускай захлестывает ненависть! Это то, что создает единство. Нет ничего лучшего для нации, чем кровный враг, – твердил он за бутылкой горилки своему помощнику Адвокату, который после участия в акциях возмездия напивался до зеленых чертей при каждом удобном случае…

Все получилось как-то по-дурацки. Иван рассматривал в бинокль немецкую линию обороны, прикидывая, как ночью пробраться на нейтральную полосу. В нескольких километрах южнее была узловая железнодорожная станция, и фашисты обожали ее бомбить. А красноармейцы обожали палить по ним из зениток.

Очередной такой налет отбили зенитчики, а потом еще прилетели красные соколы. Чтобы уйти от истребителей Ла-5, немцы разгрузили боезапас куда попало. И это «попало» как раз пришлось на его окоп.

Так Иван получил первое серьезное ранение. Сознания не терял, но все было как в дыму. Осколками посекло сильно, но бог опять хранил его – ни переломов, ни проникающих ранений.

Сначала был медсанбат, а потом санитарным поездом его вывезли в эвакогоспиталь в Пензу. И это несмотря на его горячие возражения: как можно почти здорового и вполне уже готового воевать боевого офицера гнать в тыл?! Но с врачами сильно не поспоришь. У них на все твои доводы пара слов по-латыни – а тебе и возразить нечего.

В госпитале он обосновался в палате на десять человек на весь июнь 1943 года.

Белые простыни, светлые помещения, приличная еда. Что еще нужно человеку? Однако в чести у пациентов было без устали убеждать врачей выписать их в часть.

Огорченный Иван вернулся в палату после очередной безуспешной попытки отпроситься на фронт. Как же так! Готовится новое грандиозное сражение. А тут старший лейтенант Вильковский, уже почти здоровый, если не считать головокружений, валяется себе на железной кровати с мягким матрасом и жрет усиленный паек. Неправильно это!

Лежавший с томиком Льва Толстого на кровати майор-летчик, уже немало поживший на земле – лет тридцать пять, не меньше, посмотрел на него с иронией:

– Ну что ты все время рвешься отсюда? Кормят, постель меняют, тепло, светло. Вон сестрички какие. А тебе окоп подавай.

– Мои там воюют! – возмутился Иван.

– А ты лечишься. То есть каждый занимается своим делом. Не торопись погибнуть.

– Если надо, то и погибну! – запальчиво воскликнул Иван, которого покоробили слова майора – он что, фронта боится?

– Если надо, так мы все погибнем – не вопрос. Вопрос в том, чтобы жить, пока живется. И умереть, когда срок настанет. Всему свое время, старлей. – Майор зевнул и лениво продолжил: – Пользуйся случаем. Книжки читай. Заставляй душу трудиться. Война пройдет, а душа – она вечная…