Ведь не бросил же. Пришел со мной в город, идет дальше к Арбату. Впрочем, ему-то сейчас не так важно, куда идти. У него же нет Эли.

От последней мысли сжалось в груди.

Эля. Где она сейчас?

Я очень надеялся, что дома, на Арбате. Хотел в это верить. Верил. Почти видел, что она проснулась в старенькой квартире с окнами не на воспетую Окуджавой улицу, а во двор. Что сидит там сейчас на широком подоконнике и смотрит на шумящие за стеклом ветви. Ждет меня.

Конечно, ждет. Я видел ее лицо. Мягкую улыбку, легкую, одними уголками губ, от которой на щеках появлялись очаровательные ямочки. И глаза. Глубокие, бездонные, по-настоящему добрые. В них я готов был утонуть.

Главное, чтобы она дождалась. Чтобы с ней ничего не случилось…

Поток мыслей замкнулся, выходя на новый круг. Я почувствовал, как пальцы непроизвольно теребят футляр на шее. Вовремя остановил руку, чтобы не вытащить очки. Хватит. Надо отвлечься.

Я попытался на что-нибудь переключиться. Вариантов выходило не так много. Борис разговаривать со мной не торопился. Окружающий пейзаж к перемене мыслей не располагал. Оставалось одно: слушать треп Серого.

Серый прицепился к нам утром. Вчера вечером мы успели добраться до Тропаревского парка. Ночевать среди леса мне не хотелось, но Борис решил устроить стоянку, не спрашивая моего мнения. Просто остановился, сошел на обочину, сбросил рюкзак и начал ставить палатку.

Впрочем, надо признать, он оказался прав. Во всяком случае, в плане людей бывший парк оказался безопаснее, чем каменные джунгли. Люди здесь не ходили. Может, боялись, а может, смысла не видели. А зверье, если и было, не полезло на огонь.

Ночь прошла спокойно. Сюрпризы начались утром. Проснулся я оттого, что кто-то возился у входа. Сперва подумал, что это Борис. Потом понял — нет. Пока потихоньку крался к выходу и прикидывал, что делать, снаружи что-то произошло.

Когда я высунул нос из палатки, все было кончено. Борис цепко держал за рукав русоволосого мужика лет сорока. У того был бомжацкий прикид и рожа интеллигентного неудачника-пропойцы.

— По рюкзакам шарился, — пояснил Борис в воздух.

Мужик тут же возмутился и пустился в пространные объяснения, из которых следовало, что он не собирался воровать, а только хотел чего-нибудь сожрать, потому что очень проголодался. И даже если считать акт пожирания еды ближнего своего воровством, то все равно он не виноват, просто искушать не надо было. В общем, по любому выходило, что грешен он в последнюю очередь.

Бориса наглый пройдоха почему-то развеселил, и он разрешил тому остаться на завтрак.

Русоволосый отказываться не стал.

— Серый, — представился он.

— Серега, типа? — уточнил Борис.

— Не-е, фамилия моя Сергеев. А кличка вперед меня родилась.

Серый болтал без умолку. Травил байки, рассказывал истории из своей беспутной жизни, напевал какую-то ерунду. Он не замолкал ни на минуту. Даже, когда ел.

Если верить рассказам Серого, то в молодости он успел поработать в политике, был руководителем молодежной организации одной небезызвестной партии. Пробовал писать рассказы и даже что-то большее. Под это дело начал общаться с литераторами, потом переключился на родноверов.

— С язычниками, что ли, бухал? — фыркнул Борис.

— Не язычество, — поправил Серый. — А родноверие.

— Бабушке своей расскажи, — фамильярно заявил Борис мужику, который был старше его лет на десять. — Я в детстве с реконструкторами путался. Тоже смешные фрики, но те хоть просто в рыцарей заигрались. А у этих ваших Велехренов всех мастей — все всерьез.

— Ты говоришь, о чем не знаешь, — покачал головой Серый. — Потому что ты дурак, но я тебя полюбил, я тебя научу…

— Почему не знаю? — продолжал забавляться Борис. — Знаю. Круглый стол Родноверческого Бреда, волхвы, жрецы самоназваные, обряды с целью девок за сиськи помять и все такое. Знаю я про ваше неоязычество.

Борис говорил зло и дерзко. Я хотел по привычке одернуть, но передумал. В конце концов, пусть один раз нарвется — может, получит по башке и перестанет на людей как на дерьмо смотреть. Тем более, еще большой вопрос, чего он там на самом деле знает. С реконструкторами-то он общался, а вот про знакомство Бориса с языческой тусовкой я слышал впервые.

Серый явно был не согласен, но спорить не стал. Просто перевел тему.

После завтрака мы поспешно собрали вещи, Борис попытался распрощаться с Серым, но тот неожиданно увязался с нами. Так и шел теперь, рассказывая всякую бессмысленную дребедень.

Борис прогонять навязавшегося попутчика не стал. Уж не знаю, чем он при этом руководствовался. Просто позволил тому плестись рядом и все.

Меня Серый поначалу раздражал, но к обеду я уже спокойно воспринимал никчемный треп, находя в нем свои плюсы. За пустой болтовней Серого сглаживалась наметившаяся между мной и Борисом трещина, молчание больше не давило на психику.

А теперь вот нашелся и еще один положительный момент: Серый помог мне отвлечься от мрачных мыслей.

— Не, — трещал он, вышагивая впереди, рядом с Борисом, — люди, в большинстве своем, добрые. Вот собирал я как-то подписи для одного кандидата в мандидаты. Веселая работа, я тебе скажу: ходишь по квартирам, всеми правдами и неправдами выжимаешь из людей автографы и паспортные данные. И не просто так, а в поддержку какого-то мужика, чтоб он мог свою кандидатуру на выборы выставить. Так вот наткнулся я на одну бабку. Мы с ней полчаса на лесенке стояли, разговоры разговаривали, потом в квартиру прошли. Бабка живет на пенсию, видно же, что денег нет. Но все, что есть в печи, на стол мечи. Традиция. Накормила, чаем напоила…

Серый мечтательно вздохнул то ли от воспоминания о гостеприимной старушке, то ли от мысли о домашней еде и чае. Беззлобно закончил:

— Но подпись не дала. Старая вешалка.

— Скажи спасибо, что ментов не вызвала, — фыркнул Борис. — Я бы позвал, если б ты ко мне со своими закорючками сунулся. А еще скорее в рог бы дал без всяких ментов. Тебя за подписи не били?

— Не, — помотал головой Серый. — Люди добрые, если с ними по-доброму. Они не только подписи, они последнюю рубашку отдадут, когда с ними говоришь правильно. Так вот идешь по квартирам: где накормят, где чаю нальют, где — покрепче. Где бутылку с собой пихнул, мол, держи, мужик, работа у тебя вредная.

— Вредная? — усмехнулся Борис.

— Вредная. Политика.

— Зато теперь ты отстранен от вредной работы. Политика-то ёкс.

— Ой, я тебя умоляю, — в голосе Серого появились наигранные одесские нотки. — Мир без политики — утопия. Два человека встретились, начали разговаривать — вот тебе уже политика.

Борис не ответил, только усмехнулся и зашагал дальше.

Мы шли по обочине. Если по Киевке можно было идти прямо по шоссе, то по мере приближения к центру двигаться по проезжей части становилось все сложнее. Машин здесь было не в пример больше. Они стояли мертвым ломом, разбросанные по дороге, словно не убранные капризным ребенком игрушки. На крупных перекрестках автомобильная свалка достигала таких масштабов, что варианта оставалось два: либо прыгать по гнилым капотам и крышам, либо уходить на обочину.