— Железная дорога? — она смотрит на рельсы. — И что такое поезд?

— Что-то большое, — говорю я тихо, — транспорт для путешествий. Чтобы преодолевать огромные, непредставимые расстояния. Сотни миль. По этим металлическим балкам. С удивительной скоростью, — я пытаюсь скрыть чувства, но дрожащий голос выдает мой страх.

— Сотни миль? — Сисси подходит ко мне, бледнея на глазах. — Что эта «железная дорога» делает здесь?

— Не знаю.

Она смотрит на домики Миссии в отдалении.

— Джин, — шепчет она с расширенными от ужаса глазами. — Что это за место? Где мы?

Я не спал почти всю ночь, но открываю глаза с первыми лучами солнца. Я в своей комнате, но не в постели. Там лежит Сисси, погрузившись в сон, я вижу на подушке ее расслабленное лицо. Но тело кажется напряженным, даже во сне, как будто воспоминания последних часов — последних нескольких дней — проникли в ее сон.

Вчера ночью у железной дороги она сказала, что хочет остаться со мной. Я возразил, что из-за этого у нас возможны проблемы. Если заметят, что ее нет на ферме, что она нарушила Правила.

— К черту Правила, — ответила она.

Честно говоря, мне тоже не особенно хотелось оставаться одному. Дома, пока я смог разжечь огонь — мы промерзли до костей, — она уже уснула. Так быстро, будто несколько дней до того не спала.

Не желая ее будить, я тихо сажусь на диване и смотрю на потухшие угли камина. Окна слева от меня выходят на восток, и штора окрашивается сияющим оранжевым цветом. Ни в моем теле, ни в моем разуме нет ни малейшей заторможенности, только адреналин. Через мгновение я уже надеваю куртку и выхожу наружу.

На меня льется теплый шелковый солнечный свет. Он становится ярче по мере того, как я иду по улицам, все еще пустым. Высокий горный пик за деревней почти свободен от снега, только на самой его вершине лежит белоснежная шапка. Я набираю полные легкие чистого воздуха.

Дорога подковой огибает деревню, не замыкаясь в круг. Когда я дохожу до ее конца, мое внимание привлекает ручей, журчащий справа. К берегу ведет хорошо утоптанная тропка, заканчивающаяся у деревянных мостков, где натянуты веревки для сушки белья. Под скамейкой аккуратно сложены стиральные доски и ведра. Мне бы не помешал глоток воды. Я спускаюсь к ручью.

Вода чистая, холодная, свежая. Утолив жажду, я умываюсь и смачиваю голову. Капли воды стекают у меня по спине, покалывая кожу и наполняя энергией. Я чувствую, как мои мысли обретают четкую форму, становятся яснее.

На другом берегу кто-то стоит. И смотрит на меня.

— Привет, Клэр, — удивленно говорю я. — Клэр, четыре буквы.

Она не отвечает, продолжая смотреть на меня.

— Ты не должен быть здесь, — наконец говорит она. Ее голос прорезает спокойный воздух, как лезвие. — Это против Правил.

— Ты тоже, — отвечаю я. — Иди сюда, — я маню ее рукой.

На мгновение она застывает. А потом прыгает с камня на камень через ручей, почти не замочив ног.

— Эй, — говорю я, кое-что понимая. — Как ты это сделала?

Она не понимает, о чем я:

— По камням. Ты же видел…

— Нет, я имею в виду, ты не такая, как остальные девушки. Ты не переваливаешься, не шатаешься. Ты… нормальная.

— Хочешь сказать, уродливая.

— То есть?

— У меня уродливые ноги, как у мужчины. Ну, скажи это.

Я смотрю на ее ботинки, потемневшие от воды:

— Я не понимаю, как…

— Да, да. Я знаю. Они огромные. Как у мужчины. Я понимаю. Их не превратили в красивые ножки-лотосы. Не надо так смотреть, — она кривится от отвращения. — Мое время должно было прийти. Я готовилась к процедуре в будущем году. Но потом получила назначение.

— Какое назначение? О чем ты?

— Я сборщик дров. Мне нужны ноги, как у мужчины, чтобы собирать дрова в лесу. Это мое назначение.

— Так вот почему ты была так далеко от деревни. В том домике.

Ее глаза испуганно распахиваются, она тревожно озирается вокруг.

— Ну, сообщи об этом всему миру! Давай, — она подходит ко мне ближе. — Пожалуйста, не говори никому, ладно? Мне нельзя так далеко уходить. Больше нельзя, в любом случае.

— Тот деревянный домик. Это туда переехал Ученый — старейшина Джозеф, — да? Это там он жил?

Она кивает, опуская глаза.

— Почему он жил там? Так далеко от Миссии?

— Мне пора идти.

— Нет, пожалуйста, постой. Ты единственная, с кем я тут могу поговорить. Что случилось с Ученым?

Она подозрительно прищуривается.

— Он умер. Покончил с собой. Повесился, — она еще раз пристально смотрит на меня. — Разве тебе не рассказали?

— Это было не самоубийство. Верно ведь?

Она мрачнеет, глаза у нее как будто проваливаются в глазницах.

— Мне надо идти, — говорит она. — Мы нарушаем первое Правило: не ходить группами меньше трех человек — одиночество запре…

— Я знаю, что говорится в Правилах. Забудь о них на секунду, хорошо? — я делаю к ней шаг и начинаю говорить мягче. — Мне там было жутко. Мне ты можешь рассказать, Клэр. Что случилось с Ученым?

На мгновение у нее в глазах вспыхивает свет.

— Он ведь не покончил с собой, верно? — нетерпеливо спрашиваю я.

Что-то в ней наконец поддается. Она расслабляется и открывает рот, чтобы начать говорить.

За нашими спинами раздается пение, восхваляющее солнечный свет, и благодать, и новый замечательный день. Строй деревенских девушек с тяжелыми корзинами белья в руках появляется из-за поворота. Девушки удивленно останавливаются, завидев меня на мостках.

Я разворачиваюсь. Клэр нет. Я пытаюсь высмотреть ее среди деревьев, но не вижу ни малейшего движения.

— Клэр?

Она исчезла.

Я разочарованно прохожу мимо строя девушек с бельем. Они склоняют головы и растягивают губы, демонстрируя зубы в подобии улыбки. Даже худшие из моих притворных улыбок выглядят более естественными.

— Доброе утро, — щебечут они. — Доброе утро. Доброе утро.

Некоторые из них уже закатали рукава и готовятся погрузить мокрую одежду в ручей. Я вижу голую кожу и уродливый стянутый шрам на внутренней стороне предплечья одной из них. Это толстые вспухшие полосы в форме буквы X — две широкие бледные линии, похожие на двух пиявок. Я готов уже не обратить на это внимания и пойти дальше, но тут замечаю такой же у другой девушки. Вернее, два таких же.

Я останавливаюсь. Смотрю на шрамы. Понимаю, что это. Понимаю, что сделали с девушками.