– Я… (снова виноватая улыбка) Впрочем, при чем тут я?.. – Сашка сопит и вот-вот открутит мою пуговицу. – Пойми, дурак, что все проходит. Понимаешь? Все!.. И эта любовь у Леночки тоже пройдет… А потом у нее все начнется заново. Вся эта ее привычная жизнь, черт бы ее побрал. От этого не убежишь… Никто не убежит. А все мы говорим-говорим-говорим… Снимаем фильмы или пишем рассказы. Находим причины для оправдания себя и оправдания для своих причин… Словно колесо крутится перед глазами…

Сашка замолкает.

Он все-таки отрывает мою пуговицу и механически бросает ее под ноги.

– Вот ты говоришь, Бог, – Сашка смотрит мне в глаза. – Ну, я… Я не знаю… «Веришь – не веришь» это же только игрушки какие-то… А я думаю, что Бог – как дыхание, понимаешь?.. Бог – не шоры на глаза, не хомут на шею, а именно дыхание. И если иначе, то тогда зачем это все?..

Сашка опускает глаза.

– Я не то говорю, не то и не так!.. – в его голосе вдруг появляется злость. – Плевать я хотел на эту Ленкину любовь. Ну, влюбилась стерва, похорошела от этой любви и беременности… Ну, разлюбится потом со своим увальнем… Нормальному парню жизнь изуродует. Она одна, что ли, такая? А мы, мужики, чем лучше-то? Мне недавно рассказывали…

Сашка замолкает настолько неожиданно, что его последний слог похож на всхлип. Ему словно заткнули рот.

Сашка молчит и с ужасом смотрит на меня.

– Я же снова не о том говорю… Почему?!

Я улыбаюсь:

– Мне пора, Саш… Ты приедешь к нам? Кстати, тебе Наташка привет передавала.

Сашка кивает:

– Да-да… Спасибо.

Он настолько растерян, что готов заплакать от досады.

– Подожди!

И он начинает захлебываться словами:

– Почему Иуда предал Христа? Разве Иуда был хуже нас с тобой? Почему Иуда поцеловал своего учителя и сказал «Радуйся, равви»?.. Он же не думал, что он предает, не думал, понимаешь?.. Потому что нельзя предать Бога, пока Он – Бог. Иуда просто перестал верить… Просто перестал и все!

Сашка пытается заглянуть мне в глаза.

Я отворачиваюсь и говорю:

– Сашка, мне все-таки пора…

Он кричит:

– Да подожди же ты!..

Он ловит меня за руку:

– Предавать нельзя, предавать нельзя!.. Нельзя прийти, а потом вот так просто – чудовищно просто! – потерять Бога. Потому что Бог умирает молча. А ты – человек! – не понимаешь, что с тобой происходит. Ты смеешься и радуешься, а Бог умирает, ты злишься или любишь, а Бог умирает. Ты думаешь, что ты живешь, но твоя вера уже перестала быть твоим дыханием… Нужно уметь иначе. Нужно жить совсем иначе!.. Помнишь, помнишь, как воскликнула та женщина: «Куда вы положили Господа моего?» Бог был мертв. И я не могу найти трагедии большей, чем эта! Когда человек ищет Бога и не может предать его даже после того, как тот был распят и умер. Нужно только так, иначе Бог не воскреснет. Понимаешь?.. И нельзя предавать, как Иуда. Слышишь, ты?!.. Нельзя!

Я уже рву руку из жарких ладоней Сашки. Я злюсь… И я удивляюсь собственной злости.

– Саш, уйди!.. И пошел ты к черту. Сам ты Иуда!

– Я не о тебе, Лешенька.

– А почему ты так смотришь на меня?

– Да я же на вас всех так смотрю!.. На всех, понимаешь?

– Ах, ты ж поросенок несчастный! – и я уже готов ударить Сашку. – Что ты других судишь? Ты на себя лучше посмотри. Какой ты сам!.. Что, в святого поиграть решил, режиссер?

Я отступаю спиной к вагону. На шаг, еще на шаг… Сашка опускает глаза. Я вижу только его пухлые, бледно розовые щеки.

– Сволочь же ты, Сашка!.. Тоже мне, судья нашелся!

И я плюю под ноги.

6.

Ночью я долго не могу уснуть… Я люблю дорогу, люблю стук колес и позвякивание ложки в стакане. Так проще думается. Но сон не приходит.

Сашка приезжал к нам с Наташкой тогда… Давно… Пять лет назад. Любопытно, но я почти ничего не помню из тех трех дней… Кроме последнего вечера, когда Сашка напросился проводить меня на работу.

О чем мы тогда говорили с ним?.. Нет, я не помню даже намека на смысл нашего очередного спора. И была просто отвратительная погода!.. Конец ноября – то снежный, то дождливо мокрый – плодил лужи и порождал тьму прямо из земли. В конце концов, мокрый, тяжелый снег пересилил дождь.

Сашка шел рядом. Если бы я не придерживал его за руку, он шагал прямо по лужами… На его высокий, раздраженный голос оглядывались редкие прохожие.

Потом я остановился и сказал:

– Сашка, мы пришли.

Сашка удивленно посмотрел мне в лицо и спросил:

– А где твой храм?

Я улыбнулся и сказал:

– Ты уже стоишь перед ним. Пойдешь со мной?..

Сашка испугано смотрел на купол православного храма едва видимый во тьме. Он помрачнел, попятился и отрицательно покачал головой.

– Ты хотя бы согреешься, а потом я немного провожу тебя.

– Нет!..

Это «нет» прозвучало как выкрик.

– Как хочешь…

Толстая фигура Сашки была похожа на мокрого снеговика. И я ушел…

А через пять минут я стоял в правом притворе храма и смотрел в окно… Фонарь во дворе освещал киоск напротив, маленькую площадку перед ним и ворота на половину их высоты. Шел сильный снег. Ажурные, кованные ворота, облепленные снегом, серебрились черно-белыми, фантастическими бликами.

Я пил горячий чай из термоса и смотрел на фигуру Сашки. Он все еще стоял там, за воротами…

«Вот дурак! – подумал я. – Ну, и стой, если хочешь».

Я усмехнулся. Сашка не уходил… Я видел, как он тронул рукой ворота, видел его руку, но не видел скрытого темной лица.

Мне нравится удивительная церковная, ночная тишина. Она обрывает все, и даже самые жгучие желания, мысли и чувства. Ничто так не спасало мне как эти ночи, даже когда они становились мучительно длинными и бессонными.

Бог прекращает игру?..

Да, это так… Бог прекращает любую игру, какой бы азартной она не была. Потому что нельзя стоять перед Богом и прокручивать в голове бесконечные варианты своего или чужого прошлого и будущего. В храме нет ощущения времени. Бог выше времени, и Он прекращает игру.

Я смотрел и смотрел на Сашку… Он не уходил. Темная фигура «снеговика» за воротами почти не двигалась. И я снова усмехнулся. Нет, я не злился… Я не мог злиться. Но я снова повторил про себя: «Дурак же ты, Сашка!..»

Потом я вдруг понял, что если буду смотреть на Сашку и дальше, то