Потом он нагнулся над старым порыжевшим саквояжем и осторожно достал двумя ладонями хрустальный купол, тускло отблескивающий в сером свете средней полосы.

– Что это у вас, товарищ? – с испугом спросил молоденький курсант, его сосед.

– Раритет, – с нежностью, неожиданной для себя, сказал товарищ Орлов, надежно размещая череп на купейном столике. – Такая, понимаешь, штука… Очень интересная и занимательная штука. Это, можно сказать, мой дружок…

Курсантик осторожно покосился на товарища Орлова и ничего не сказал. Он был молод, но успел навидаться всякого разного, потому что в смутное время с людьми делаются смутные вещи.

– И если мне выпала честь работать бок о бок с самим товарищем Дзержинским, – мечтательно сказал товарищ оперуполномоченный Орлов, и его лицо озарилось слабой улыбкой, – то как же я могу оставить своего друга в Одессе? Я никак не могу оставить своего друга в Одессе, товарищ курсант. Я надеюсь, на Лубянке есть музей раритетов. На Лубянке просто обязан быть музей раритетов. И мне кажется, этот экземпляр для него подойдет.

Он на миг прикрыл глаза, и ему в который раз нарисовалась картина, как худой и высокий товарищ Дзержинский сидит, подперев щеку рукой, и смотрит на череп, и череп рассказывает ему о чем-то замечательном, важном и интересном, как он рассказывал ему, товарищу Орлову. Товарищу Орлову было жалко отдавать череп, но ради революции надо жертвовать всем, что любишь, верно ведь?

Поезд покачивался, и молоденький курсантик в ужасе забился в дальний угол койки, не в силах отвести глаз от красноватых огоньков в прозрачных гладких глазницах, и даже когда он закрывал глаза, эти два огонька парили под его веками, как два медленных алых мотылька. А товарищ оперуполномоченный Орлов, подложив ладонь под щеку, спал как ребенок и улыбался во сне.

Посвящается книгам детства

Из книги «По отдаленным тропам

(Дневник натуралиста)»

«Сырая московская зима и холодная затяжная весна остались позади. Мне предстояло долгое путешествие, полное неожиданных находок и открытий; встречи с животными, знакомство со случайными попутчиками и со всеми, с кем может свести судьба путешествующего натуралиста, – с охотниками, пастухами, объездчиками и просто жителями самых отдаленных уголков этого замечательного дикого края.

Далеко позади остались глинобитные домики городских кварталов и пестрота местного базара; впереди лежали предгорья, а за перевалом расстилалась скудная земля пустыни, которая, впрочем, изобиловала жизнью; оставалось только радоваться, что судьба привела меня сюда весной, когда тюльпаны и маки горят, точно крохотные пламенеющие костры, а у своих нор пересвистываются сурки. Однако здесь, в ущелье, поросшем самшитовым лесом, было сумрачно и даже прохладно…

Еще несколько километров, и лес расступился, открыв расчищенную поляну, на которой высился крепкий сруб. Это и был кордон «Верхний»; на крыльце дома встретил меня лесник Михаил Рычков, бывший красноармеец, обосновавшийся в этих труднодоступных местах. В городской заготконторе мне много рассказывали про этого удивительного человека; помимо тетеревов и куропаток, которых он бил для себя, ежегодно сдававшего около сотни лисиц и несколько волков.

– Эй, хозяин, встречай гостей, – крикнул я, скидывая на землю тяжелый рюкзак с ловушками, формалином и фотопринадлежностями.

Хозяин кордона в застиранной гимнастерке и сапогах сбежал с крыльца и, завидев «ижевку» у меня за спиной, протянул мне руку.

– Проходите, товарищ! Охотнику всегда рад!

Я объяснил, что я не столько охотник, сколько натуралист, и цель моя – отлов живых животных, хотя, признаться, первым моим желанием было сейчас, не разбирая пожитки, как можно скорее отправиться на охоту, побродить с ружьем в этих замечательных, живописных местах… Так и сделаю, решил я, однако гостеприимный хозяин крикнул:

– Уля! Встречай гостя!

На крыльцо вышла босоногая девочка в платке, накинутом на черные косы; она помогла мне внести пожитки в дом, в светлую, вымытую до блеска горницу, чьи стены были украшены рогами архаров и джейранов – трофеев хозяина дома.

Ковшиком она зачерпнула из стоящей на скамье бадьи и поднесла мне – никогда я не пил такой вкусной родниковой воды…

Прошло уже несколько лет, но я с немалым удовольствием вспоминаю этот затерянный, но прекрасный уголок нашей родины – и надеюсь обязательно вернуться под гостеприимный кров избы хозяина кордона».

Молчаливая Уля поставила на дощатый, выскобленный добела стол заткнутую газетой бутыль с опалесцирующей жидкостью, выложила молодой чеснок, лук и, кряхтя, потянула ухватом из печи горшок с жарким. Ручки у нее были тоненькие, оставалось только дивиться недетской силе. Лопатки под натянувшимся сарафаном торчали, угрожая прорвать застиранную ткань.

– Ленивая, зараза, – сказал лесник, набивая козью ножку, – все они ленивые.

– Откуда она у тебя? Прибилась?

– Какое прибилась? Купил за горсть патронов. Без бабы что за жизнь.

– Слушай, ей лет-то сколько?

– Да их тут замуж в восемь выдают. Эта, можно сказать, перестарок.

Девочка поставила горшок на стол. Ее смуглое лицо покраснело от натуги, тонкие ноздри раздувались.

– Жрать хочет, – сказал лесник с неудовольствием. – Эй, возьми себе, вон в миску, и вали отсюда. Шевелись, дура.

Он уловил осуждение во взгляде московского гостя и сказал с ноткой оправдания в голосе:

– Тут, когда советская власть пришла, мужики в горы ушли, да многие так и не вернулись. Бабы остались, ребятишки да старики. Кормить некому. А вообще бабы у них свое место знают. Слышь, тут лектор приезжал из района, лекцию в клубе читал, про женские права, так в актовом зале одни мужики собрались и ухохотались до колик, думали, шутит он… Комик, думали, мать его, артист, до этого как раз комик приезжал. Ладно, поехали, что ли!

Самогон отдавал сивухой, от резкого запаха его передернуло.

– Будем здоровы, что ли. – Лесник со стуком поставил пустой стакан за стол и сосредоточенно захрупал перышком дикого чеснока.

– Будем, – отозвался он неуверенно.

– Ты вот, тебя как звать? Евгений? А по фамилии? Шехтель? Еврей, что ли?

– Немец.

Лесник мрачно поглядел на него, запавшие глаза у него были обведены темными кругами.

– Были тут, – сказал он неопределенно, – тоже типа… немцы… с молотком ходили, и ящики железные. Ты зачем приехал?

– Я ищу редких животных. – Он зачерпнул горячее жаркое, подул на ложку, масло, которым была щедро приправлена еда, сильно горчило.

– Шпион, что ли? – спросил лесник добродушно.

– Почему – шпион? У меня мандат из Москвы.

– Эти, которые всюду шныряли, молотками своими тюк-тюк-тюк, у них тоже мандат был. Потом заболели все. Непонятно чем заболели, стали палаткой в степи, прикатил закрытый грузовик, вышли из него в комбинезонах, морды закрыты, побросали всех внутрь и укатили. А палатки ихние облили бензином и сожгли. Вот так.