– Не ходи дальше. – Он кашлянул саднящим горлом, – Тут змея… она, может, еще жива.

– Ты убил ее? – Голос был тихий, едва различимый в шуме песчинок. – Убил великую мать?

– Какую еще мать? – переспросил он раздраженно, потом удивленно сказал. – Уля?

Она проскользнула в пещеру, разматывая закутавший голову и лицо платок, черные косы упали, закручиваясь вокруг худенькой шеи, как две змеи.

Девочка тяжело дышала, с тяжелого халата ссыпались на пол песчаные дорожки.

– Как ты здесь, – спросил он растерянно. – Зачем?

– Я убежала. – Она тяжело дышала, ему казалось, что он видит, как быстро-быстро, точно у птицы, бьется под халатом ее сердце, пульс трепетал в ямочке у основания высокого горла. – От него… Он страшный… стоит в темноте, молчит. И глаза светятся….

– Кто? – удивился он. – Товарищ Рычков?

– Я вышла как по делам… и убежала. Ночью. Пряталась в кустах. Старуха сказала, ты пошел на озеро. Зачем ты пошел на озеро?

– Вы же сами… Ахмат…

– Ведьма велела Ахмату отдать тебя великой матери. Как тех, других… Я так и думала. Бежала-бежала… А ты ее убил. Ты сильный. Убей его. Он придет за мной, ты его убьешь. Потом убьешь старуху. Все будет хорошо.

– Что ты говоришь такое, девочка, – растерялся он, – как я могу убить человека? Он же не враг. Красноармеец, коммунист.

– Он не человек. – Она возвысила голос, перекрывая свист ветра: – Убей его, сам увидишь.

Он попятился, чуть не наступив на свившееся тело кобры, все еще дрожавшее мелкой дрожью.

Откуда мне было знать, что она сумасшедшая, подумал он, она ведь выглядела нормальной. И такая умненькая, так хорошо говорит по-русски! Ну да, сумасшедшие бывают умненькими, это какие-то такие способности, теперь она сбежала от этого Рычкова, может, убила его, а теперь все свалит на меня… Надо как-то ее успокоить, что ли… Пообещать ей, сделать вид что верю, потом отвести домой… куда – домой? В деревню? На кордон?

И куда делся мальчишка?

Здесь, в тесной пещере, рядом с мертвой змеей и живой женщиной, ему сделалось страшно, и непонятно было, от чего страшнее.

– Не хочешь на кордон, – сказал он, – ну… наверное, ты права. Давай, я отведу тебя в деревню. Переждем боам, и отведу тебя в деревню.

Ее родня продала ее леснику за горсть патронов, подумал он.

Она замотала головой так, что черные косы метнулись и поползли по груди.

– Нет-нет, в деревню нельзя. Они убьют тебя. Теперь все вместе убьют. А потом скажут, что ты сам. Пошел в темноте не туда. Упал.

– Что ты, – беспомощно повторил он, – это невозможно… председатель… он же знает. Он не позволит.

– Председатель – дурак, – сказала она презрительно, – его за то и держат.

– Они думают, я ищу камни?

Хотя это тоже бред… При чем тут камни?

– Ты ничего не понимаешь. Они убивают всех. Всех чужаков.

Она скользнула к расщелине и принюхалась. Тонкие ноздри ее раздулись.

– Боам к ночи стихнет, – сказала она.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Боам стихнет, и мы пойдем.

– Тебя, наверное, ищут? – с надеждой предположил он.

– Ищут, – равнодушно сказала она. Ее четкий профиль темнел на фоне умирающего вечернего неба.

Нет, – подумал он, она точно не пойдет в деревню. Впрочем, ему какое дело? Она – сама по себе, он – сам по себе. С другой стороны… Если он вернется один, без нее, а она пропадет где-то в песках, не подумают ли, что это его вина… что между ними что-то было… и он заставил ее замолчать. Боже мой, обвинить можно в чем угодно, в результате он спустится с гор в компании двух мрачных мужчин с заплечными винтовками, а потом…

Она вдруг скользнула к нему и сомкнула тонкие руки у него на шее. Тело у нее было горячее, а волосы пахли горьковатым маслом, и вообще запах был какой-то нечеловеческий, сухой, острый… змеиный запах. На какой-то момент он, забывшись, прижал ее к себе, тело под плотным халатом было почти бесплотным, невесомым, потом опомнился и отстранился, почти насильно разорвав кольцо цепких, горячих рук.

– Уля, ты за кого меня… у меня дочка твоя ровесница…

– Ну и что? – прошептала она ему в ухо.

Он не ответил, но высвободился окончательно. Какое-то наваждение, – подумал он. – Что вообще происходит?

– У тебя есть жена?

– Была, – сказал он неохотно.

– Ты дома не сидишь, ездишь. – Она блеснула темными узкими глазами, – женщина одна. Ваши женщины не умеют ждать.

– Ну… между взрослыми людьми всякое бывает, Уля.

– Возьми меня с собой, – теперь она стояла, отстранившись, но дышала часто и неровно, точно после долгого бега, – в большой город. Я все, что хочешь, сделаю. Хочешь, гнездо красной утки покажу?

В город? И куда он денет девчонку, у которой еле-еле неполное среднее, и то сомнительное? Пристроит на рабфак? Там вроде дают общежитие и все такое… Понятно, что с этим Рычковым ее оставлять нельзя, но… надо же, красная утка… нет уж, красных уток с него определенно хватит. Добраться бы до лагеря, а там – свернуть палатки и домой. Может быть, пока он болтается в этой глуши, Пилипычу уже натаскали всякого зверья, Пилипычу временами удивительно везет, он способен обнаружить новый вид геккона, просто перевернув камень.

– Ну и где оно, – спросил он нехотя, просто потому, что молчание слишком уж затянулось, лишь в утихающем свисте ветра было слышно ее горячее быстрое дыхание, – это твое гнездо?

– Там, – сказала она неопределенно, показав рукой куда-то вбок.

– Там же пустыня… какие утки?

– Красная утка живет в пустыне. Ты не знал?

Он покачал головой. Красная утка в пустыне? Бред… Хотя, с другой стороны… Наверное, потому ее и не удавалось добыть после того, случайного экземпляра… Кто мог подумать, что она обитает в пустыне? Искали на озерах, по берегам рек…

– Боам стихает, – сказала она. Он и сам слышал, что свист ветра умолкает, и мелкие камни уже не колотят в стену пещеры… Она отряхнулась, как птичка, вновь подбежала к нему, схватила за руку и потянула к выходу.

– Надо сейчас! Скорее! Потом они придут!

– Кто придет? Зачем?

– Похоронить тебя! Ты сильный. Сильным удача. Пришел боам. Помешал им. Сейчас они выходят из домов. У нас есть время!

В этом страшном месте, рядом с мертвой коброй и черепом неизвестного человека у входа, рядом со свихнувшейся девчонкой (быть может, семья и поспешила от нее избавиться потому, что девочка тяжело и неизлечимо больна?), он чувствовал себя точно в ловушке, но идти за сумасшедшей, потакая ее капризам, ему тоже не хотелось. Он словно бы вовлекался в мир ее безумия – явление более распространенное, чем это принято полагать.