– Как? Вы были больны оспой? Наверное, ветряной?

– Никак нет, натуральной!

– Боже, как это ужасно! Вы, наверное, бедный, очень страдали! Ну а теперь как вы себя чувствуете? Совершенно ли оправились от этой тяжелой и неприятной болезни?

– Покорно благодарю, ваше величество, теперь здоровье мое почти окончательно восстановилось.

– Как мы все жалеем вашу матушку!.. Она, бедненькая, верно, ужасно грустит и тоскует!.. Смерть Ивана Антоновича и для нас была неожиданным и большим ударом. Он был такой хороший, милый и преданный нам человек… Мы все его очень ценили и любили!..

После паузы государыня еще раз прибавила:

– Бедная, бедная ваша матушка!

Я был до слез растроган добротой и сердечностью ее величества, но ничего не нашел ответить и смог только в волнении пробормотать пару благодарственных слов.

Несколько мгновений царило молчание.

– Ваше величество, я только вчера вечером вернулся из Петрограда, где пробыл два дня. Вашему величеству не угодно ли будет узнать о происходящих там событиях?

– Да! Да! Конечно, очень все это интересно.

Я начал было свой рассказ, но государыня быстро прервала меня и, встав, сказала:

– Это нам всем будет интересно узнать!.. Вы знакомы с мадам Ден?

Фамилия эта была мне знакома, но сразу я ее вспомнить не мог.

Ее величество добавила:

– Она племянница генерала Янова. Вы должны ее знать по Ливадии.

С этими словами она пошла в соседнюю комнату. Я последовал за ней. Одновременно с нами туда вошли великие княжны Мария и Анастасия Николаевны в сопровождении высокой стройной дамы, брюнетки, все трое в белых халатах.

Ее величество обратилась к вошедшим:

– Вы не знакомы? Это маленький Марков моего полка.

И, обернувшись ко мне, прибавила:

– Мария!.. Анастасия!.. Мадам Ден…

Сев на диван, она указала мне на кресло по левую руку от себя, рядом с ней села великая княжна Мария, напротив меня на кресло великая княжна Анастасия, по правую руку от нее госпожа Ден.

– Марков только вчера как вернулся из Петрограда и расскажет нам последние новости!.. Представьте себе, он, бедный, в Ялте болел натуральной оспой! Не правда ли, как это ужасно! Хорошо, что следов не осталось!..

Я был совершенно смущен таким вниманием и начал свой рассказ. Ее величество и их высочества часто прерывали меня замечаниями. Они ужасались, до какой низости, подлости и хамства мог дойти их так ими любимый русский народ. Я чувствовал, что мой рассказ – нож острый для этих чутких, добрых и благородных царственных душ… По всему видно было, что ее величество была лучшего мнения о народе, который таил в себе такие низменные инстинкты. Был момент, когда мне стоило нечеловеческих усилий, чтобы удержать рыдания. Я спросил ее величество, где находится государь.

Государыня мне ответила, что в данный момент ей совершенно не известно его местопребывание. Великая княжна Мария дрогнувшим голосом прибавила:

– Да… Мы… Мы не знаем, где папа!..

В ее чудесных глазах блестели слезы. Этот момент был настолько трагичен, что я едва сдержался от слез. Но поразительное хладнокровие государыни придало мне сил. Лицо императрицы выражало тихую глубокую скорбь, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она произнесла такую тяжелую для нее как для любящей жены и матери фразу:

– Мы не знаем, что с его величеством и где он…

Никто не может себе представить этого неземного величия, этой истинно царственной мощи и невыразимой красоты, какими в эти минуты была обвеяна эта Женщина-Страдалица!..

В ответ на мои сожаления, что моего полка в эти дни в Царском Селе не было, государыня ответила мне:

– Да, я очень сожалею об этом! Мой командир был прав, когда, будучи у меня, просил вызвать полк, но теперь уже слишком поздно!

При этом она едва заметно покачала головой и посмотрела на меня своими грустными, полными муки глазами. Заканчивая свой рассказ, я добавил по поводу красного цвета, ставшего столь модным в столице, что и я дожил до одной красной нашивки, но та была утверждена государем императором!

После более получасовой аудиенции ее величество встала и, поблагодарив, протянула мне руку. Попрощавшись с присутствующими, я вышел из комнаты. Ее величество прошла вперед и довела меня до двери, через которую я пришел. На прощание она еще раз протянула мне свою руку и, видя мое замешательство, прибавила:

– Еще раз сердечно благодарю вас за интересный рассказ! Я уверена, что с приездом его величества все изменится! И все это во время войны… Не падайте духом! До свидания!

Только когда я очнулся на улице, я получил возможность сообразить о том, что произошло со мной за эти часы…

Царственное спокойствие государыни передалось и мне! В эти минуты я был готов упрекать себя в малодушии и даже в трусости. Я чувствовал себя пигмеем, полнейшим ничтожеством, и мне было даже стыдно, что я хотел попытаться быть полезным там, во дворце, откуда до меня все еще доносился спокойный, твердый и царственный голос:

– Не падайте духом!.. Господь не без милости…

И когда я вернулся в лазарет, все мои сожители и милейший Вольтерс показались мне маленькими, а страхи их перед случившимся и перед нараставшими событиями мелкими и шкурными страхами…

К сожалению, я ошибался! События разворачивались с кинематографической быстротой и были столь неожиданны и грандиозны, что было трудно разобраться в создавшемся хаосе… Немногие часы сна, вернее, забытья не освежили меня. С каждой минутой я все больше и больше убеждался, что положение царской семьи ухудшается и что надежды государыни на приезд государя не оправдываются… О его местопребывании ходили самые невероятные слухи, но точно никто ничего не знал и сказать не мог; все питались слухами, друг друга опровергавшими, нелепыми и паническими.

Разнесшееся с быстротой молнии известие о назначении генерал-адъютанта Иванова диктатором для усмирения беспорядков и о его движении с Георгиевским батальоном из Ставки в Царское Село немного приподняло настроение, но полученные утром сведения, что его части задержаны по дороге, подлили только масла в огонь… Мятежный Петербург поднял голову… Это неудачное начинание показало полное бессилие и растерянность властей, сдавших без боя все свои позиции.

Глава IX

Утром 2 марта к нам в лазарет позвонили по телефону и вызвали меня на освидетельствование в соседний лазарет.

Я был крайне удивлен такому приглашению. Когда я оделся и вышел на взбаламученные улицы Царского с ватагами пьяных солдат, с вереницами грузовиков, наполненных тем же сбродом, с толпами серых шинелей, громящими последние винные погреба, я невольно подумал: «Вот так молодцы доктора, в