— Просто мне кажется, что вы знали ее. Что вы обе были как-то связаны…

— Нет, — твердо заявила Анна. — Я вообще не знала вашу сестру.

В голосе мелькнула резкая нотка, но она не стала скрывать ее.

— Было очень приятно познакомиться с вами, доктор Шварцман. — С этими словами Терри Стайн вышла из ее кабинета.

Эта женщина знает мое имя.

В кабинете вдруг стало слишком жарко и слишком тесно. Ей нужно уйти. Не сводя глаз со стула, на котором сидела Терри, Анна сняла с крючка на двери пальто. Какая-то мысль промелькнула на самом краю ее сознания неясным импульсом. В Терри Стайн было что-то странное, вот только что? Она никак не могла понять…

Ее телефон зазвонил, и она сняла трубку.

— Шварцман слушает.

— О, хорошо. Я рада, что застала вас в офисе.

У Анны не получилось определить, кому принадлежит голос.

— Извините. Кто это?..

— Рину Хан. Доктор Хан.

Ее гинеколог[11].

Анна взглянула на часы, висящие на стене. Всего пять часов назад она была в кабинете врача, а медики уже изучили ее снимки, и доктор перезвонила. На мгновение Шварцман заскучала по веселой медсестре, которая звонила раньше.

— Полагаю, вы звоните по поводу результатов второй маммографии и УЗИ.

— Да.

Анна осталась стоять застыв, словно одной лишь силой воли могла контролировать следующие слова врача.

— Я только что разговаривала по телефону с радиологом, — сказала доктор Хан.

— С радиологом, — эхом повторила Шварцман.

— Да. Я решила перезвонить вам как можно скорее, поскольку знаю, что вы часто бываете очень заняты.

Радиология означала рак.

— И что обнаружил радиолог?

— Несколько микрокальцификаций… извините, несколько отложений кальция, которые, по нашему мнению, требуют биопсии.

Рак. Они говорят о раке груди.

— В моей груди.

— Да. В обеих, — уточнила доктор Хан.

Шварцман тяжело опустилась на стул, как будто ей на плечи давил неподъемный груз.

— Рак молочной железы.

— Чтобы быть уверенными, нам нужно сделать биопсию. Без нее мы не можем подтвердить злокачественные новообразования. Они могут быть и доброкачественными.

— Конечно.

Ее ответ казался пустым. Конечно. Нет причин предполагать худшее.

— Вы еще молоды, чтобы делать повторную маммографию, но я заметила, что у вас это не первая процедура. Наверняка имеются семейные факторы риска.

У Шварцман не было ответа. Она почти не помнила первую маммографию. Лишь то, что та была сделана в Сиэтле в рамках ее обучения на медицинском факультете. Это был какой-то компонент курса, который она изучала по генетике, когда тестирование на BRCA, ген рака молочной железы, становилось все более популярным.

Тот период был как в тумане: это было буквально через несколько недель после того, как Спенсер отыскал ее в Сиэтле. Она получила больше года отдыха от него, а потом он каким-то образом ее выследил. Анна подозревала, что он все узнал от ее матери, но момент был выбран самый ужасный.

Спенсер звонил круглосуточно на ее сотовый, а когда она перестала отвечать — на стационарный: в квартиру, в анатомическую лабораторию в колледже, а один раз даже во время обхода в больнице. Всего за шесть недель до ее устных экзаменов.

Та маммограмма вернулась чистой. Она была в ее досье. Шварцман лично передала его доктору Хан, но сама не читала. Наверное, где-то там было сказано, что она в группе риска, а иначе зачем делать еще одну маммографию до сорока лет? Как она могла этого не знать?

Стресс подготовки к устным экзаменам. Спенсер. Она мучилась бессонницей, почти не ела и совсем не заботилась о себе. Так как же она могла запомнить результаты теста, который никого не волновал?

— Доктор Шварцман?

— Да, — быстро отозвалась Анна. — Я пытаюсь вспомнить, но, честно говоря, не уверена. Я не в курсе, были ли подобные случаи в нашей семье. Я сделала первую маммографию, потому что училась на медицинском факультете.

— Хм, — сказала доктор Хан. — Я рекомендую доктора Нормана Фрейзера. Очень хороший специалист. Я взяла на себя смелость заранее сообщить ему, что вы позвоните. Он — друг. Если у вас есть время, он мог бы принять вас уже завтра днем.

— Завтра днем, — повторила Шварцман. Это совсем скоро. Если микрокальцификаты доброкачественные, то к чему такая спешка?

Они не считают их доброкачественными. Они думают, что у нее рак.

Рак молочной железы. Грудь. Рак.

Анна крепко зажмурилась. Этого просто не могло быть.

Она вспомнила отца, который всегда говорил, что Бог дает человеку лишь то, с чем тот может справиться. Как, по мнению Бога, она с этим справится? Точно никак.

— Да. Завтра в четыре пятнадцать.

Это был не диагноз. Это был результат теста. Возможно, у нее рак.

Она хотела спросить, каковы шансы. Как часто они ставили ложный диагноз? Каков шанс, что тест показал ложно-положительный результат?

— Доктор Шварцман? — прервала ее мысли доктор Хан. — Может, мне позвонить кому-нибудь?

— Нет, — твердо сказала она.

Да и кому звонить?

Хейли? Хэлу?

Нет.

Аве.

Ава наверняка знала, что делать. Но как давно она разговаривала с тетей?

Впрочем, какая разница?

Тетушка всегда была готова прийти на помощь. Именно к ней Анна ушла к после истории со Спенсером.

Два дня подряд она просто спала, а Ава кормила ее и оградила от шквала телефонных звонков матери и Спенсера. Шварцман пробыла в Чарльстоне десять дней, намечая свои следующие шаги и разрабатывая план бегства.

Чтобы помочь ей переехать в Сиэтл, Ава выписала чек на 30 000 долларов и оплатила расходы на проживание, чтобы племянница могла вернуться к учебе, и свела ее с женщиной из приемной комиссии медицинского факультета, которая помогла подать заявку на стипендию для оплаты обучения.

Все это сделала для нее Ава.

Да, она позвонит Аве. Как только узнает диагноз. Зачем беспокоить тетушку раньше времени? Все будет хорошо.

Анна сделала глубокий вдох.

— Спасибо, доктор Хан. Я свяжусь с доктором Фрейзером.

— Они держат для вас место, — сказала доктор Хан с облегчением. — Просто позвоните утром, чтобы подтвердить свой визит.