казалось совсем очевидным, что в Крыму я встречу самого Омара, вернувшегося из Страны Мрака и собирающегося в обратный путь.

Рыжебородый знакомец Киприана вскоре должен был поехать с посланием к русскому митрополиту Алексию. Путь его до Москвы лежал как раз через Тану, куда направлялись и мы. Лучшего попутчика просто невозможно было сыскать. Греки плыли на большом корабле, принадлежавшем подданному императора ромеев. Он шел под парусами прямо через море, вдали от опасных берегов, служивших пристанищем для морских разбойников. Кроме того, помимо команды на его борту находилась довольно многочисленная вооруженная стража, набранная по большей части из суровых черкесов.

Такие корабли обычно везли в своих бездонных трюмах зерно из плодородных северных степей, которое свозилось в Тану со всей ближней и дальней округи. Кроме того, на них были просторные и удобные каюты, одну из которых мы и заняли.

Пока шли сборы посланника, мы, в ожидании отправления, каждый день сходили на берег и бродили по улицам Константинополя. По правде сказать, мне больше нравится название Царьград, которое любил Савва, бывший нашим неизменным спутником и проводником. Он имел кучу знакомцев в самых неожиданных местах, знал бесчисленное множество историй и всегда оставался практичным человеком, неизменно думающим о деле.

Он даже предлагал тайком вскрыть и прочитать письмо к меняле в Тане, которое передал деду его каирский кредитор:

– Сделаем все чисто, комар носа не подточит, – уверял Савва. – Распечатаем и запечатаем все, как было. Вдруг там указание отправить вас на дно с камнем на шее?

На возражение Мисаила, что меняла тоже не дурак и наверняка предвидел, что его письмо могут вскрыть по дороге, а то и в Каире, после чего передать его прямо в руки тамошнему судье вместе с автором, купец ухмылялся:

– А тайнопись на что? Или особые невидимые чернила?

Но я уже совершенно уверовал в ту версию, которая нравилась мне больше всего. Правда, совету выпросить через Киприана охранную грамоту от патриарха я все-таки внял.

– Это в наших краях от такой грамоты, почитай, проку нет, – одобрил это решение Савва, – а вот в царстве Джанибека, как говорят знающие люди, вас будут считать людьми церкви и вы будете находиться под особой защитой.

В ожидании отплытия мы целыми днями слонялись по улицам огромного прекрасного города, созерцая его диковины. Как рассказывал Савва, величие Царьграда рухнуло после того, как полтора столетия назад его захватили франки, которые направлялись на освобождение Гроба Господня, но кровавым битвам в знойных пустынях с бесстрашными мусульманскими воинами предпочли легкую добычу в виде единоверцев-христиан, давно позабывших, в какой руке держать меч.

– В Царьграде тогда было раз в тридцать больше народа, чем в войске франков, приплывшем под его стены. Но, как говорится: «Людей много, да мужей мало». Город подвергся неслыханному разграблению, а его жители – избиению. Сама империя после этого стала латинскою. Подмога пришла, откуда не ждали. Уже через год православные болгары, у которых с мужами было все в порядке, разбили в пух и прах привыкших к легким победам франков и убили их новоявленного императора. А через полвека и сами греки сумели вернуть себе Константинополь.

Савва показал нам Золотые ворота, через которые в освобожденный от латинян город въехал возвратившийся басилевс. Теперь подступы к ним защищали несколько огромных башен, указав на которые наш проводник неодобрительно произнес:

– Это уже нынешний император построил. Палеолог. Спешил от своего соперника укрепиться – Кантакузина. Два Иоанна – Пятый и Шестой. У них много лет свара была не на жизнь, а на смерть. Кого только они не привели себе на помощь! Выиграли в конечном счете иноверцы-турки. А смута все продолжается. Только вместо Кантакузина-старшего теперь его сын Матфей. Вот эти башни и возвели. Только недоброе дело недобро и делается. Для этого разобрали несколько церквей. Из полученного камня и строили. Забыли, что не будет стоять воздвигнутое на неправде.

Мне сразу вспомнилось твердое убеждение Саввы, что причиной всех неудач Кантакузина были церковные деньги, собранные на ремонт Святой Софии, которые тот пустил на свои нужды.

Случившийся при разговоре Киприан лишь грустно улыбался:

– В Писании сказано: «Может ли устоять царство, если оно разделится?» Раздоры среди греков привели тогда сюда рыцарей. Сейчас эти же раздоры привели турок. Мать Палеолога Анна Савойская, да и он сам, стоят за подчинение папе, Кантакузину казалось, что турки будут меньшим злом. А ведь если бы греки не грызлись между собой и объединились с православными братьями, то нам никто бы не был страшен.

Киприан – болгарин. А Савва – серб. Нынешний король Стефан именует себя императором сербов и греков. «Мое отечество – Царствие Небесное», – говорит учитель Киприана. Кому из земных повелителей они оба служат? Не втягиваюсь ли и я, ненароком, в эту чужую мне игру? Такие игры часто бывают очень запутаны и заходят слишком далеко.

Киприан рассказывал, что последний латинский император Константинополя Балдуин де Куртене бежал за море и до конца жизни пытался вернуть себе престол. После смерти оставил свой титул сыну Филиппу, от которого он перешел к дочери Екатерине. Та вышла замуж за брата французского короля. Титул латинского императора и по сей день в цене в закатных странах. Не так давно в Неаполе умерла его обладательница Екатерина де Валуа-Куртене.

Уже второй раз за путешествие я услышал это имя. Мой попутчик прятал у себя под одеждой ее перстень. Меня вдруг как молния пронзила ужасная мысль – не слишком ли много совпадений? Вдруг, как по мановению волшебной палочки, появляются в нужное время и в нужном месте люди, так или иначе связанные между собой и причастные к событиям, разделенным пространством и временем. Заемное письмо приводит меня к священному миро, потом затягивает в греческие церковные дела, и вот я уже плыву на корабле вместе с патриаршим посланником. А в сердце моего спутника стучит перстень наследницы Латинской империи.

Если бы эти мысли полезли мне в голову ночной порой, когда так легко верится в тайны и заговоры, и даже свет рождает тени, они могли бы завести меня в область самых нелепых и страшных предположений. Но ярким весенним днем, когда среди заброшенных развалин пробуждается жизнь, они лишь промелькнули, как сумрачный призрак, затаившийся в сыром проходе темного коридора. На рынках кипела торговля, сквозь камень древних мостовых пробивалась молодая зелень, выросшие на пустырях у старых стен дикие акации покрывались цветами. Жизнь брала свое на каждом шагу, и сердце мое переполняла надежда на лучшее.

За кормой медленно уплывали стены, крыши и купола древнего города, а сам он словно на глазах превращался в уходящую сказку. Вот