— Ваше величество… но ведь вы никогда не приходите в покои дам! Я… Фрагонар…

Он рассмеялся тихим горловым смехом, явно наслаждаясь ее растерянностью и смятением.

— Мари, Мари, непослушная девочка! Нельзя шалить со своим королем, но зато можно пошалить под ним. Прямо здесь, прямо сейчас. Мне надоели все эти увертки!

Он заложил дверь на засов, одним рывком снял свой дублет в красную и черную полоску и рубашку с гофрированными белыми кружевами.

— А ваши гвардейцы в передней, сир? — пролепетала она, не сводя глаз с Франциска, снимавшего черные бархатные штаны и чулки с подвязками, искусно расшитыми и украшенными драгоценными камнями.

— Они внизу, у покоев Клод, ma cherie, а всем этим придворным дурочкам есть о чем пощебетать и помимо того, что король решил уложить кого-то в постель среди всех свалившихся на него политических передряг. Но, если тебя беспокоит, что нас застанут вместе, тогда я приму меры. Я не буду снимать с себя перстни, чтобы уйти побыстрее, а ты… ладно, давай сделаем все быстро, раз уж ты так робка, любовь моя.

У Марии запылали румянцем щеки и шея, горячая волна залила ее до квадратного выреза простенького повседневного платья из голубого бархата. Она знала, что королю нравилось помучить ее прежде, чем овладеть ею. При этой мысли в ней поднялся гнев, к тому же ей пришлось бороться и с отчаянным страхом — а вдруг король поймет, что она нарочно не открыла Фрагонару! Она посмотрела на него, высоко вскинув голову.

Но в ту минуту он обходил с другой стороны накрытое балдахином ложе, которое она делила с Энни, и вид его мускулистого тела, напоминавшего ей сатиров на картинах, в который раз поверг Марию в трепет и восхищение. Франциск улыбнулся, сверкнув глазами, и Марии стало неприятно, что он забавляется, лишая ее душевного покоя и тайно взлелеянных глупых надежд на то, что он любит ее.

— Ваше величество, право же, комнатка фрейлины — не совсем подходящее место для du Roi Франции.

— Да ведь тебе известно, маленькая моя девочка, что твой Франциск любит бывать в разных местах — он любит разнообразие, без которого жизнь так скучна.

Он рассмеялся, потом навалился на нее. Бесцеремонность его рук и требовательность губ как бы пародировали сцену совращения.

— Нет! — выпалила Мария.

Король оторвался от нее, поднял свою красивую, гладко зачесанную голову; страсть исказила его черты.

— Не нет, а да, Мари, — сказал он и толкнул ее на постель. — Oui и oui — всякий раз, когда я того пожелаю, всякий раз, когда я посылаю за тобой. В следующий раз ты не придешь, а прибежишь ко мне, не так ли?

В тот день он наказывал ее, но разве не было все это сплошным наказанием, если вдуматься? И сейчас, почти пять месяцев спустя, лежа с ним на ложе в огромном охотничьем замке в Фонтенбло, она не проронила ни слезинки по глупенькой Марии Буллен. Вместо этого она повернула голову и пристально посмотрела на спящего рядом мужчину. Осторожно высвободила из-под его выпростанной левой руки свои густые локоны. Спящий застонал и забормотал что-то неразборчивое. Мария улыбнулась: даже королей во сне посещают кошмары, совсем как ее или Энни.

Несколько месяцев пронеслись быстро; сначала она испытывала одновременно возбуждение и страх от жадного внимания короля, затем — дурные предчувствия по мере того, как он становился с ней беспокойным, вспыльчивым, лакомился другими аппетитными фрейлинами, а когда аппетит угасал, снова устремлялся на роскошное ложе Франсуазы дю Фуа. Все эти месяцы Марию мучило расставание с детскими мечтами: чтобы он любил ее одну, чтобы она смогла вечно удерживать подле себя этого красавца короля, чтобы он стал ее рыцарем-защитником… Король Франциск наслаждался своей Мари, когда ему приходила такая прихоть, но ценил он ее ничуть не больше, чем одну из лошадок целой конюшни или одну из чистокровных гончих в большой отборной своре.

Иной раз ей приходило в голову, что она смогла бы стерпеть все разочарования, кроме одного: король желал, чтобы она развлекала его доверенных друзей. В тот раз она едва не умерла от стыда. Однажды ей довелось услыхать, как они посмеивались между собой, сравнивая потаенные достоинства красоток из своей коллекции jeune filles[64]. В тот роковой миг в ее душе увяло что-то светлое и радостное, умерла лелеемая многие годы любовь к François du Roi[65]. Давным-давно мудрый синьор да Винчи сказал ей, что от умения видеть вещи такими, какими они есть, зависит иногда само выживание при дворе. Но Мария не видела Франциска до конца, пока не разделила с ним ложе, а теперь не знала, как выбраться из этой ситуации, не понеся непоправимого ущерба.

Она возблагодарила Святую Деву: господин ее отец не ведал, что помимо короля были еще и другие. Когда она обратилась к отцу за советом и наставлением, он поощрил ее к тому, чтобы разделить с королем ложе славы, ибо разве подобная служба не есть отличие? Она вновь и вновь горячо молилась, чтобы отец не узнал, как однажды Франциск расплатился ею за проигрыш в кости. При одной мысли об этом ее пробрала дрожь. Победителем тогда вышел Лотрек, искушенный братец Франсуазы дю Фуа, и от воспоминаний о том, что он с нею проделывал, в душе Марии все сжималось.

Она отодвинулась подальше от Франциска, повернулась на бок спиной к нему и свернулась калачиком, как в детстве. «Это честь, — сказал отец, — если тобой обладает король Франции, монарх почти столь же великий, как и король Генрих». Он пообещал, что это окажет самое благотворное влияние на ее репутацию и здесь, и на родине. Но Мария постоянно представляла себе слезы матушки, если та узнает, неодобрительное ворчание Симонетты, укоризненный взгляд Вильяма Стаффорда, вспоминала предостережение синьора да Винчи о том, что в ее глазах проглядывает печаль. Мария не сомневалась, что Клод знает обо всем, однако расположение королевы к ней не уменьшилось ни на йоту. Лучше уж быть болезненной, некрасивой, как Клод, чем миловидной и здоровой, да оказаться в такой западне. Боже правый, когда-нибудь она сумеет бежать отсюда, как-нибудь доберется до дома и покажет этому человеку, который пользовался ее телом и растоптал ее гордость, что он ей не мил.

Ах, если бы она походила на ту даму с портрета работы мастера да Винчи! Франциск неизменно вешал этот портрет в опочивальне, в какой из своих резиденций ни находился бы, и сейчас картина висела близ этого ложа — миловидная дама, взгляд и улыбка которой лишь слегка приоткрывали ее душу. Франциск называл ее Джокондой. Мария привстала, разглядывая портрет, но картина оставалась пока еще в сумраке, лучи солнца не добрались до нее. Спокойствия Джоконды король никогда не потревожит, даже ломясь сквозь густые заросли за могучим оленем, танцуя зажигательную гальярду или удовлетворяя похоть со своими нимфами.

— Просыпайся, золотая Мари, — раздался за ее спиной звучный голос монарха. Теплой рукой он лениво погладил ее спину. Руки ее покрылись гусиной кожей; она медленно повернулась и посмотрела ему в лицо. Глаза короля, полуприкрытые веками, были еще совсем сонными. — Ты же не собиралась уйти, правда, ma cherie, ma petite Anglaise, так не похожая на эту ведьму Франсуазу?