Национальные столицы и мегаполисы, которые становятся оператором для финансового капитала, стремительно преображаются: там увеличивается стоимость жизни, недвижимость не просто растет в цене, но и становится спекулятивным активом.

Концентрация финансового сверхкапитала в национальной столице, будь то Москва, Кишинев или Киев, приводит к огромной разнице в развитии между столицей и провинцией. Жители финансовой столицы не хотят выполнять простую и непрестижную работу. Появляются гастарбайтеры, готовые жить в общежитии или в коробке от телевизора, но, работая дворником или маляром, кормить себя и семерых родственников в далеком узбекском ауле или молдавском селе.

На месте бывших советских мегаполисов возникают города западные по своему внутреннему устройству. Диспропорция развития в финансовых столицах создает особый тип общества: человек замыкается в себе и своей работе, офисные работники оказываются отчужденными друг от друга, теряется та коллективная связь, которая формируется в обществах, где большинство занято в промышленности и индустрии.

Торговля достигает гигантских масштабов. Возникают мегарынки, у каждого из которых ежедневный оборот в миллиарды долларов. Черкизовский рынок в Москве создал такую зону серой экономики, что государство было вынуждено его ликвидировать, так как тотальная власть торгового капитала привела к формированию альтернативных органов государственной власти — появилась своя «черкизовская» полиция, вместо банковской системы работала подпольная многоуровневая система менял и обменок. Обороты наличности на рынках вроде Черкизовского в Москве, «7-го километра» в Одессе, «Барабашово» в Харькове и «Дордоя» в Бишкеке сопоставимы с оборотами среднего банка, а прибыль на вложенный рубль превышает доходность любых ценных бумаг, учитывая, что такие торговые пузыри, как Черкизовский рынок или «Дордой», тоже становятся объектом финансовых спекуляций. Стоимость торгового павильона в проходном месте может достигать десятков тысяч долларов, при этом сам павильон остается тридцатью квадратными метрами из стекла и металлопластика.

Торговый капитал финансовых столиц рождает особый тип социальных отношений — все вокруг воспринимается как товар и услуги. Формируется прослойка людей, обслуживающих финансовые потоки, появляются топ-менеджеры с годовыми бонусами, сопоставимыми с доходами небольших производств. Появляется городской нобилитет — из тех, кто распоряжается муниципальными подрядами, спекулирует недвижимостью, создает сетевые торговые империи. Сфера услуг может оборачивать капиталы, сравнимые с бюджетом небольшого города. На окраинах финансовых столиц появляются загородные поселки с закрытым доступом, вскоре они разрастаются на площади в десятки гектаров и начинают походить на дворянские и купеческие усадьбы.

Мещане становятся заложниками собственного социального положения и строго загнаны во временные и имущественные рамки. От социального положения зависит то, где ты будешь обедать, выделят ли тебе место в паркинге, получишь ли ипотеку и заработаешь ли абонемент на фитнес от фирмы.

В финансовых столицах постсоветских осколков формируется общество, которое по своей структуре является обществом западным. Креативный класс, топ-менеджмент корпораций, влиятельные чиновники и силовики, банковские служащие и финансовые менеджеры, городская буржуазия и успешные спекулянты — вот социальный каркас финансовых столиц. И в этом Москва мало отличается от Киева, а Кишинев от Бишкека. Просто у каждой национальной финансовой столицы свой потолок развития, но социально они похожи между собой больше, чем на свою национальную провинцию.

Если мы внимательно посмотрим на структуру политического класса любого постсоветского осколка, то увидим, что существует четкое разделение на финансовый и промышленный базисы политических сил и групп влияния. Обычно либеральное и национал-демократическое крыло опирается на финансовый капитал. На левом фланге находятся коммунисты, социалисты и прочие левые, которые хотя и декларируют свою пролетарскую суть, на деле также опираются на капитал, но в основном это агропромышленный и отчасти индустриальный капитал. Перейдя к парламентским формам борьбы, о чем коммунистов предостерегал Ленин, наши левые автоматически стали буржуазными партиями. По центру обычно находится партия власти, которая опирается на государственные корпорации, системный бизнес. Промышленный капитал обычно лоялен к партии власти, потому что ему необходима государственная поддержка.

Однако во власти наблюдается совершенно другая картина — финансовые рычаги большинства национальных правительств находятся в руках отъявленных либералов. Монетаризм стал повсеместной правящей идеологией экономического развития. Это происходит вовсе не потому, что есть какой-то тайный заговор либералов или какая-то либеральная ложа, просто лоббизм финансового капитала уже давно проник во все вертикали власти. Никто не отменял магистральный курс на приватизацию и разгосударствление, поэтому политика следует заданным курсом, плюс в России так и не создали новую финансовую идеологию, отбросив политэкономию как устаревшую и немодную. Либеральный монетаризм приняли на вооружение, как в свое время приняли марксизм-ленинизм — как веру. Тогда советскому человеку надо было просто верить догмам диалектического материализма, а сегодня постсоветскому человеку надо верить в догмы о невидимой руке рынка и свободной конкуренции.

Большинство жителей финансовых столиц — законченные либералы, причем они могут быть ура-патриотами на уровне риторики, возить под стеклом георгиевскую ленту и ненавидеть американских фашистов, киевскую хунту и евротолерастов. Но производственные отношения, в которые включен житель финансовой столицы, делают его зависимым от финансового капитала. Человек просто поставлен во внешние рамки, откуда он не может вырваться, — слишком большие капиталы оборачиваются вокруг него, и жить по средствам человек просто не может. Вокруг всегда много энергичных и дерзких провинциалов, готовых подвинуть тебя с доходного местечка. Житель финансовой столицы сам становится товаром и обретает рыночные характеристики: надо быть всегда востребованным, повышать собственную капитализацию, уметь реструктуризировать кредиты, искать онлайн-распродажи и выгодные перелеты.

Третья мировая, которая пока разворачивается в стадии торгово-экономического противостояния, проходит как раз на уровне элит. Народные массы чувствуют ее пока что только в подорожании потребительской корзины, в инфляции и общей нервозности ситуации. Но на уровне элит идут масштабные битвы и миграционные процессы.

Проект «санкции», которыми сейчас принуждают Россию к покорности, — это разновидность торгово-экономической войны. Такие конфликты обычно предшествуют более жесткому противостоянию: блокада Британии Наполеоном дала свои плоды уже на второй год; торговая блокада по морю фактически подорвала финансовую базу Третьего рейха, резко сократив валютные поступления от внешней торговли; Советский Союз принуждали к поражению в холодной войне многочисленными ограничениями (вроде поправки Джексона — Веника) и обрушением биржевых цен на нефть.

Методы, с помощью которых воюют с Россией, не новы и применялись неоднократно, просто экономика России столь огромна, что обычная торгово-финансовая блокада не дает особого эффекта. Поэтому основные неудобства наносятся финансовым элитам России, которые привыкли считать себя элитой глобальной, и тут оказывается, что национальный паспорт может быть угрозой для личного капитала: так произошло на Кипре, где «обули» десятки тысяч российских и украинских буржуа, которые думали, что частный капитал неприкосновенен; так сейчас происходит с российским бизнесом в Англии, по отношению к которому применили презумпцию виновности и обязали доказать чистоту происхождения своих капиталов; суды Австрии и Бельгии по иску «Юкоса» арестовывают все российское имущество, кроме дипучреждений.