Женщины быстроразработали план и легенду. Ирка заберет ребенка в приют и передаст его служащему у стойки регистрации. Затем в немецкую полицию отправит формальный отчет, уведомляющий о находке, где Ирка напишет, что, будучи социальным работником и действуя в строгом соответствии со служебными обязанностями, нашла эту девочку на лестничной клетке где-то далеко от еврейского квартала. Когда расследование ничего не даст, ребенку позволят остаться в приюте. В конце концов, идет война и мир полон сирот.

Оказалось, однако, что план был ошибочен с самого начала. В клинике приюта медсестра грубо забрала девочку, твердо указав Ирке на стул далеко от двери. Ждите здесь, пани. Ирка села. «Дело в документах», – предположила она. Немцы развели жуткую бюрократию. Но она не могла знать, что за закрытыми дверями ее жизнь висит на волоске. Женщине, дежурному врачу, хватило одного взгляда на истощенного ребенка, как она уже звонила в полицию, требуя принять меры. Дело было не в том, что врач посчитала ребенка еврейским. Вместо этого она решила, что Ирка, мать-одиночка, плохо с ним обращается. Когда появился польский полицейский, чтобы сопроводить ее в участок за углом, Ирка была ошарашена, ей даже и сказать было нечего.

Как доказать, что она не мать ребенка? Ирка пыталась расспрашивать об этом полицейского. Она отчаянно нуждалась в ответе. Весь день она настаивала, что в первый раз видит девочку, объясняла, что нашла ее. «Никто здесь, – язвительно замечал в ответ ей полицейский, – вам не верит». Ирка была растеряна, а вслед за этим пришел и страх. Разумеется, правду она сказать не могла, конец был бы очевиден для нее и для девочки. Помогать еврейскому ребенку значило погибнуть, а откуда приходят дети, вылезающие из канализационных люков, знал любой.

Они все ходили и ходили по кругу. Наконец офицер захлопнул папку и встал, разглаживая пиджак. Мы проведем тщательное расследование, пани Шульц, – со скучающим видом объявил он. – А пока… Дальше он мог не продолжать и, выйдя из кабинета, захлопнул за собой дверь. Когда Ирка поняла, к чему все идет, то беспомощно уронила голову на руки. Ребенка допросят, и, скорее всего, она невольно выдаст себя, сказав что-нибудь на идише. Она же была совсем еще маленькой и понятия не имела, как себя вести. Ирка, не сомкнув глаз, всю ночь пролежала на жесткой кровати в камере, думая только об одном. Близится катастрофа: но как же ей передать сообщение Ирене?139

Когда прибежавший мальчишка сунул ей исписанный клочок бумаги и исчез, Ирена поняла, что пришла плохая весть. Владка слышала о какой-то проблеме в клинике. Целыми днями в ожидании суда женщины ломали головы над тем, как спасти Ирку от тюремного срока, который все отчетливее для нее вырисовывался. Дело было не только в том, что тюрьма была жестоким местом – оттуда постоянно пополняли новыми узниками концлагеря. Ирена наконец должна была признать поражение. Решение было всего одно, и угрожало оно всем. Придется довериться врачу. Ирена с помощью своих связей в приюте сделает возмущенного врача их новой, пусть и невольной сообщницей. Директору приюта было поручено объяснить ей, что не Ирка издевалась над ребенком. Виновато было гетто.

Ошеломленный врач в ужасе тут же согласилась снять все обвинения, и директор смело вступил в переговоры с полицией, непринужденно дав ложные показания. Примирительно пожимая плечами, он объяснил, что после случившегося в приют приходила настоящая мать ребенка, а потом куда-то исчезла. Она обязательно придет, чтобы забрать его, но кто знает, где она сейчас? Прячется, должно быть, где-то неподалеку. Скорее всего, дома. Уловка сработала – а что еще могла сделать полиция, – но Ирена знала, что этим решением они по большому счету не выиграли ничего. Ситуация выглядела крайне подозрительной, привлекла ненужные разговоры и внимание. Опасные разговоры и внимание. Теперь у Ирены появился еще один невольный сообщник, которым она могла управлять, но на счету была и рискованная операция, которая вот-вот могла быть раскрыта. Так продолжаться не могло. Ей нужно было найти более безопасные способы передачи детей городским приютам, а именно это нужно было делать на более высоком иерархическом уровне.

Действовать, кроме того, нужно было быстрее. Гетто охватил новый страх. Когда Ирена заходила к Але на улицу Смоча, та рассказала, что до ее знакомых в подполье дошли пугающие слухи. Шепотом их передавали по всей Варшаве вместе с новостями о смерти на востоке. В январе в город прибыл 31-летний еврей по имени Шлама бер Винер, сбежавший из лагеря в местечке Хелмно [11]140. Он рассказывал страшные вещи о том, как тысячи были убиты в лесу, загнаны в длинные фургоны и отравлены выхлопным газом. Слушатели плакали, когда он говорил о воплях отцов, которых заставляли мочиться в открытые могилы с их семьями, а затем ложиться среди них, чтобы погибнуть от града пуль. Ходили также слухи о том, что немцы вскоре соберут всех детей до двенадцати лет и отправят в особый лагерь, «город детей». Многие в еврейском квартале не могли в это поверить. Те же, кто верил, – молодые люди вроде Адама, – начали всерьез рассуждать о вооруженном еврейском сопротивлении, и семьи принялись строить планы безотлагательного освобождения своих сыновей и дочерей из гетто. Поэтому отнюдь не стало случайным совпадением, что к весне 1942 года число детей, которых Ирена и ее товарищи спасали из гетто, резко возросло.

Ирена знала, что ей нужно привлекать в сеть больше людей. Детский дом отца Бодуэна был лишь одним из учреждений социальной работы и приютов, где Ирена размещала сирот, но сотрудничество с ним следовало отладить и расширить его масштаб. Ей также нужно было найти с помощью связей в подполье новые способы размещения детей в приемных семьях. И здесь мог помочь не кто иной, как Ян Добрачинский, тот самый, чьи политические взгляды Ирену так настораживали.

Ян Добрачинский и раньше уклонялся от опасности, вернув в гетто десятки детей. Как она может доверять человеку, чьи политические взгляды настолько отличаются от ее собственных, этому антисемиту? Яга пыталась напомнить Ирене, что та ошибалась, осуждая Яна. Добрачинский, который руководствовался своей католической верой и отнюдь не был лишен ценностных ориентиров, хотя они с Иреной и расходились в том, где у его «морального компаса» находится истинный север. Ян, как и все они, был предан Польскому подпольному государству, всему, что они строили. Лицо Яги красноречиво говорило Ирене, что она была слишком прямолинейно мыслящей и упрямой. Нам нужна его помощь, – мягко уговаривала ее Яга. Но Ирена сопротивлялась.

На нее давило, не давало покоя кое-что еще. Что делать со списками? Яга тоже беспокоилась об этом. Только Ирена и ее ближайшие соратники знали настоящие имена детей, которые они заменили на другие. Только Ирена знала все. Но что, если что-то случится с ней? Сможет ли кто-то другой отыскать всех детей, спрятанных под фальшивыми именами по всему городу?

А что, если…

Ирена должна была найти какой-то выход.